Стрейкен был закован в колодки, как средневековый преступник. Теперь он знал, каково пришлось его деду. История и вправду повторялась. Его руки и ноги были зажаты в металлические скобы, привинченные к стене и к полу. Смысла вырываться не было.
— Рассказывай, — сказал Стрейкен крестному отцу.
У них была уйма времени, и он хотел услышать всю историю сначала. На этот раз от самого Гамильтона.
— Мой мальчик, я могу все объяснить.
Этим обращением Гамильтон не пытался подчеркнуть снисходительное обращение к нему. Он всегда так называл Стрейкена.
— Я весь обратился в слух.
— То, что сказал тебе Верховен, правда. У меня жуткие проблемы с бизнесом. У меня гигантские долги. Мне ужасно нужны деньги. Очень большая сумма наличными, иначе я разорен.
— Почему? Я всегда думал, что твой бизнес — лицензия на печатание денег.
— Да, именно так и было шесть месяцев назад. — Гамильтон покачал головой и смущенно опустил глаза в пол. — Тогда я купил несколько картин. Шесть штук. Я думал, это Вероккьо.
— Вероккьо?
— Андреа дель Вероккьо. Ведущий флорентийский художник в 1460-х годах. Леонардо да Винчи был его учеником.
— И что случилось?
— Ко мне в Лондоне подошел один итальянский бизнесмен. Он сказал, что у него есть несколько особенных картин. Они принадлежали его семье более пятисот лет. Теперь он хочет их продать, минуя публичный аукцион. Поэтому он пришел ко мне, а не к Сотсби или Кристи. Он знает, что болтать я не буду.
— Вот только они оказались подделками? — предположил Стрейкен.
— Да. Но не просто подделками. А самыми лучшими подделками в мире. Для меня устанавливал их подлинность Свифт…
— Кто это — Свифт?
— Это эксперт, услугами которого я пользуюсь. Он лучший в стране. Но итальянец подкупил его, и Свифт дал заключение, что картины оригинальные, а они таковыми не являлись. Я нашел покупателя, коллекционера в Штатах. Он пригласил другого эксперта, чтобы тот посмотрел их и дал свое заключение. Это заняло у него много времени, но в конце концов он объявил их фальшивками. Вся история — одна большая кошмарная афера. Я прогорел. И очень неудачно прогорел.
— И насколько? — спросил Стрейкен.
Ему было почти жаль Гамильтона. Ярость, которая охватила его раньше, испарилась. Перед ним был человек, который растил его десять лет. Человек, который дал ему крышу над головой и образование. Который кормил его. Кузен его отца. Гамильтон всегда был честным человеком, и попытка ограбить его, Стрейкена, была поступком, продиктованным отчаянием.
— Я купил их за три миллиона долларов. Каждую по полмиллиона. Большую часть этой суммы мне пришлось занять. Мой доход не составляет даже половины.
— Три миллиона, — Стрейкен присвистнул. — А это не те порванные картины в твоей квартире? Ты их пробил ногой, когда узнал, что это подделки?
— Вообще-то, я пробил их кулаком, но эффект получился тот же.
— Расскажи мне еще раз о своей встрече с Молли Ньюкрис.
— Все было так, как я и говорил тебе по телефону, только я заключил с ней сделку. Мне удалось запереть ее в кабинете, чтобы она не сбежала, но когда я сказал ей, что позвоню в полицию, если она не назовет мне долготу, она лишь расхохоталась мне в лицо. Она сказала, чтобы я продолжал в том же духе, если не хочу узнать координаты. В конце концов, у меня не осталось иного выбора, кроме как сказать ей, где она может найти тебя.
— А почему ты просто не назвал ей координаты с моей запонки? Ты же знал цифры с самого начала. Молли могла бы и не тащиться на Кюрасао.
Стрейкен не стал добавлять, что в этом случае он мог спасти ей жизнь. Он это уже говорил.
— Чувство вины, мой мальчик. Вины. Я ведь не мог гордиться своим поступком. Это было отчаянное время, которое требовало отчаянных мер, но я не смог заставить себя сообщить им те координаты. Я должен был усложнить задачу. Уже не говоря о том, что я хотел получить наследство до них.
— А как Молли узнала, как я выгляжу?
— Я дал ей журналы по дайвингу. Те, в которых твои фотографии. Она, наверное, уехала на Кюрасао в ту же ночь и обежала все школы дайвинга.
«Ах, Молли, Молли», — подумал Стрейкен. Рассказ Гамильтона совпадал с тем немногим, что он знал о ней. Она знала, чего хотела от жизни, и не боялась идти вперед и действовать по своему усмотрению.
— А ты в это время поехал в Сингапур и нашел статую.
— Да, но я не мог сообразить, она ли и есть наследство. Я даже думал, не стащить ли ее, но подготовка операции заняла бы много месяцев. — Гамильтон поерзал в своих оковах.
— А что было потом?
— Верховен вышел на меня. Он искал тебя. С ним я тоже заключил сделку.
— Господи, Эйдриан! Какую еще сделку?
— Мой мальчик, у меня назревала полная, полнейшая катастрофа. Мне нужны были деньги. Банки заморозили мои счета.
— Какую сделку? — повторил Стрейкен.
Его сочувствие ослабело, и он хотел побыстрее все выяснить. У него были более неотложные дела. Например, сбежать с яхты. И спасти их жизни.
— Он хотел знать, где ты. Я знал, что ты в Сингапуре, так что согласился сказать ему это на условии, что он использует свои полномочия и гарантирует, что мы сможем оставить наследство себе. Что бы это ни оказалось, мы собирались разделить его пополам.
Стрейкен вдруг почувствовал, что страшно устал, но к усталости примешивалось облегчение. Все встало на свои места. Они просидели в молчании около двадцати минут. Когда Гамильтон снова заговорил, в его голосе звучал страх.
— Как ты думаешь, что они с нами сделают?
— Я не знаю. Но чем скорее мы заснем, тем скорее проснемся и узнаем.
— Заснем? Мой мальчик, каким, объясни мне, образом ты собираешься спать в такой момент?
— Закрою глаза и не буду ни о чем думать. Предлагаю тебе сделать то же самое. Завтра тебе понадобятся силы, если хочешь выбраться из всего этого живым. В нашем положении это самое лучшее. «На пире жизни сытнейшее из блюд».
Стрейкен закрыл глаза. Разговор был окончен.
72
Стрейкен и Гамильтон не видели Вакахаму утром. Он был настоящим профессионалом и не считал нужным присутствовать при совершении грязной работы. Вчерашнее представление прошло успешно, и он, наверное, уже наслаждался прелестями джакузи и наложниц.
Камеру открыли двое охранников. Один был вооружен АК-47; у второго были две бутылки воды. Бутылки поставили на пол, пока охранники расстегивали зажимы. Стрейкен осторожно высвободился из них. У него все болело, и тело сводило судорогой. Ягодицы окоченели. Он попытался выпрямиться и завалился к стене. С Гамильтоном происходило то же самое.
