— Вы себя хорошо чувствуете? — спросил он, беря профессора за руку. — Вы все вдруг так сильно побледнели…
Несколько минут спустя, оставшись в зале втроем и уже более-менее справившись с охватившим нас волнением, мы стали молча ходить по залу — каждый сам по себе. Внимательно рассматривая карты и документы, я радовался тому, что организаторы выставки побеспокоились о переводе каждой надписи и текста на каталанский, английский и испанский языки.
Поскольку рукописей здесь было превеликое множество, мы решили, что проанализируем только те из них, в которых так или иначе упоминаются тамплиеры, дальние морские путешествия и секретные карты. Конечно, при таком подходе наши шансы найти что-нибудь из того, что могло бы оказаться для нас полезным, существенно снижались, однако, если бы мы стали тщательно изучать все подряд, нам пришлось бы провести в этом зале несколько месяцев.
Я начал рассматривать экспонаты из глубины зала. Поначалу я пытался полностью прочитывать оригиналы рукописей, большинство из которых были написаны на старокаталанском языке, однако вскоре решил ограничиться быстрым просмотром, а затем и вообще стал читать только их перевод на испанский, хотя перевод этот, как я заметил, был далеко не всегда удачным.
После почти трех часов напряженного чтения, от которого у меня едва не разболелась голова, я не выдержал и обессиленно рухнул на один из стульев, стоявших у выхода из зала. Касси, увидев, что я «сдался», еле волоча ноги, подошла ко мне и плюхнулась на соседний стул. Теперь только профессор продолжал ходить от стенда к стенду со слегка очумелым видом фанатично влюбленного в свою науку историка, дорвавшегося до пожелтевших пергаментов и нарисованных от руки старинных карт.
— Ты помнишь, что сказал монах о выставленных здесь экспонатах? — через некоторое время спросила меня Кассандра, которая вдруг оживилась и устремила свой взор куда-то вглубь зала.
— Да. Он сказал, что они размещены здесь в зависимости от их значимости.
— Нет, Улисс, — покачала головой Кассандра, — не в зависимости от их значимости, а в зависимости от того значения, которое придавал каждому из них эрцгерцог.
— Да, ты права. Ну и что из этого?
— А ты помнишь, что, по словам монаха, больше всего интересовало Луиса Сальвадора?
— Картография?
— Да, именно она. А почему? — снова спросила Кассандра, все еще глядя куда-то вглубь зала.
— Может, потому что он, как и мы, хотел разыскать сокровища тамплиеров?
— Именно эта мысль мне и пришла сейчас в голову. Стало быть… — Кассандра не договорила, предоставляя мне возможность сделать это за нее.
— …стало быть, экспонат, занимающий главное место на этой выставке, был — с точки зрения эрцгерцога — в наибольшей степени связан с сокровищами тамплиеров, — сказал я, еще не понимая до конца смысла произносимых мною слов.
Кассандра подняла руку и ткнула пальцем, указывая на что-то. Проследив за ее рукой, я увидел небольшой стенд, находившийся в самом центре выставочного зала.
— Кто-нибудь из вас смотрел на содержимое вон того стенда? — громко спросила она, тем самым спровоцировав профессора немедленно подойти к указанному ею стенду. — По-моему, именно он занимает главное место на этой выставке.
19
— Ну и что вы о нем думаете, профессор? — спросила Кассандра.
— Странный документ, — ответил профессор, не отрывая взгляда от лежащего под стеклом пергамента. — Я не понимаю его смысла.
— В нем нет никаких упоминаний ни о сокровищах, ни о важных открытиях, ни даже о картографии, — вздохнула Касси. — Это всего лишь завещание.
— Кроме того, это завещание было составлено в 1432 году, то есть примерно через столетие после смерти Раймунда Луллия. Мне даже непонятно, с какой стати оно вообще оказалось на этой выставке.
Хотя я два раза прочитал перевод документа и тоже ничего не понял, внутренний голос подсказывал мне, что в нем заключен какой-то скрытый смысл. Завещание датировалось июлем 1432 года, было заверено нотариусом и подписано неким Хайме Рибесом, о котором никто из нас троих никогда раньше ничего слышал. Однако документ этот находился в самом центре зала, и десятки других рукописей, выставленных на соседних стендах, казались всего лишь маленькими планетами-спутниками, вращающимися вокруг гораздо более крупной планеты. Завещание было написано на португальском языке и гласило о передаче по наследству имущества и различных прав некоему бенефициару, по-видимому ребенку и, скорее всего, мальчику. Единственное, что имело в нем, как мне показалось, хоть какое-то отношение к картографии, так это упоминание о Крескесе, создателе того самого Каталанского атласа, которым я несколько часов назад любовался в кабинете Луиса Медины. Подписавший завещание Хайме Рибес упоминал Крескеса в каком-то странном контексте, представлявшем собой что-то вроде стишка-загадки, размещенного в самом конце завещания:
Fugin l’alumne del magistro
Arribà a las més humild vila
E sota la yum d’en petit Cresques
Guardà el camí del Brau
A la negra Allexandría.
— Это написано не на португальском, — сказал я, нарушая воцарившееся было молчание, — а на старокаталанском.
— Что вполне логично, потому что Хайме Рибес, вероятно, был каталонцем, — заметил профессор. — Но почему тогда весь остальной текст написан на португальском? Вот этого я не понимаю.
— Мне кажется, что если в этом документе и есть что-то интересное для нас, то оно заключено в самом его конце, а именно в этих пяти строчках, — вмешалась Кассандра. — Во-первых, они слишком сложны для понимания, чтобы быть детской загадкой, а во-вторых, в них есть упоминание о Крескесе, и это наталкивает меня на мысль, что здесь есть какой-то подтекст.
— Вполне можно допустить, что именно так считал и человек, собравший эту коллекцию, — сказал я, — иначе данная рукопись не находилась бы сейчас в центре зала. Кроме того, уже сам факт, что этот документ явно отличается от других экспонатов, свидетельствует о том, что он имеет какое-то особое значение.
— «Убегая от учителя, ученик… — начал читать перевод рукописи профессор Кастильо, делая паузы между строчками, — прибыл в самый убогий город… и под светом маленького Крескеса… сберег путь Быка… в черной Александрии».
Затем он поднял глаза и, посмотрев на нас с Кассандрой, спросил:
— Вам это о чем-нибудь говорит?
Получив в ответ лишь наше гробовое молчание, он вздохнул и снова склонился над стендом.
— Мне кажется, — сказала Касси, зевая и потягиваясь, — что если эрцгерцог действительно изучал этот документ много-много лет и, насколько нам известно, так и не сумел его расшифровать, а значит, не смог добраться до сокровищ, то нам вряд ли удастся разгадать смысл данных строк за те полчаса, которые имеются в нашем распоряжении. — Она снова зевнула и добавила: — Тем более что мы устали и умираем от голода.
