Я слишком поздно осознал, что, хотя жить с Кассандрой было трудно, гораздо труднее мне было жить без нее. Я, как принято говорить, потерял жизненные ориентиры. Вопреки обычным понуканиям со стороны моей матери, старавшейся меня «расшевелить», и ее безуспешным попыткам устроить мне свидание с незнакомой мне дочерью одной из своих подруг, я не имел ни малейшего желания подыскивать замену Касси, потому что понимал: заменить ее невозможно…
— Я по ней скучаю, — прошептал я, глядя на стакан отрешенным взглядом.
— Неужели?.. — усмехнулся Диего, навалившись животом на противоположную сторону стойки бара.
Из маленького динамика, установленного в углу заведения, терзал душу аккордами Жуан Жилберту
[1], и мне казалось, что какой-то безжалостный китайский иглотерапевт вонзает мне прямо в сердце иголки под ритм босановы
[2].
— Я идиот, — сказал я, отпивая глоток текилы.
— Все мы идиоты, — философски заметил мой собеседник.
Алкоголь обжег горло, отчего мне пришлось сделать глубокий вдох.
— Но звонить я ей не буду.
— Ну, как знаешь…
Мы оба некоторое время помолчали.
— Что было, то прошло, — после паузы решительно заявил я.
Диего пожал плечами, словно бы говоря: «Тебе виднее, парень». Я положил деньги на стойку бара и попрощался с ним, побарабанив пальцами по стойке бара.
После того как я снова стал жить в Барселоне, профессор чуть ли не каждую неделю приглашал меня к себе домой на обед или ужин, чтобы вместе со мной выпить белого вина под воспоминания о наших с ним былых приключениях. При помощи обильных возлияний он, как водится, подключал свое воображение, чтобы приукрасить эти воспоминания. Однако в данном случае, открывая тяжелую металлическую дверь в его доме в районе Эксампле и затем входя в темный подъезд, я вдруг почувствовал, как по моей спине побежали мурашки, и у меня появилось ощущение, что произошло нечто ужасное и что это косвенным образом отразится и на мне.
Старенький зарешеченный деревянный лифт, доехав до шестого этажа, резко остановился. Я вышел из него и оказался на темной лестничной площадке. Горевшая на ней и, казалось, уже вот-вот собиравшаяся потухнуть лампочка освещала потускневшую от времени табличку, на которой можно было прочесть: «ПРОФЕССОР ЭДУАРДО КАСТИЛЬО МЕРИДА».
Едва я нажал на кнопку звонка, как дверь тут же отворилась и на пороге появилась хорошо знакомая мне фигура профессора Кастильо. Он, как обычно, был одет в клетчатую рубашку, простенькие штаны и жилет в крапинку, однако в этот раз на его губах не было широкой улыбки, которой он обычно встречал меня, а через стекла старомодных очков в роговой оправе я без труда заметил встревоженность, застывшую в потускневших голубых глазах.
— Улисс, — профессор в знак приветствия пожал мне руку, — спасибо тебе за то, что пришел. И извини меня за подобную спешку.
Он жестом пригласил меня пройти в гостиную. Я уселся там за стол, пытаясь выглядеть беззаботным.
Профессор ушел в кухню, чтобы принести пару чашечек свежеприготовленного кофе, а я тем временем стал глазеть по сторонам, вспоминая о событиях, связанных с этой гостиной и, в частности, с этим овальным столом из темного дерева.
Книги, как и раньше, были в этом доме абсолютными хозяевами, поскольку они лежали не только на полках высоченных, аж до потолка, этажерок, но и на стульях, и даже на полу, в том числе и в коридоре. Они были разложены в каком-то неведомом постороннему человеку порядке и наполняли всю квартиру тем специфическим духом истории и литературы, который можно почувствовать лишь в дальних уголках существующих уже не одно столетие библиотек. Через расположенное слева от меня большущее окно в комнату падали неяркие лучи вечернего осеннего солнца, освещая красивую красновато-желтую карту земных полушарий, занимавшую бóльшую часть стены.
— С молоком и три кусочка сахара, — сказал профессор, возвращаясь с кухни и неся в руках маленький поднос.
Я взял свою чашку и стал молча ждать, предоставляя профессору возможность начать разговор первым.
Он с рассеянным видом пару раз отхлебнул из своей чашки, и только тут я заметил, что у него под глазами виднеются большие темные круги, а сами глаза покраснели.
— Как у тебя вообще дела, Улисс? — наконец спросил профессор.
— Э-э… Думаю, что хорошо, — ответил я, удивляясь такому — уж слишком общему — вопросу.
— Я рад, я рад… — сказал профессор, уставившись на содержимое своей чашки.
— Послушайте, проф… — Видя, что мой собеседник ничего мне больше не говорит, я решил придать новый импульс разговору. — Вы скажете мне, зачем позвали меня к себе, или мне придется догадаться об этом самому?
Профессор поднял глаза и посмотрел на меня с таким видом, как будто он только сейчас заметил, что в этой комнате кроме него есть кто-то еще.
— Да, конечно, — произнес он с виноватой улыбкой. — А ты не против, чтобы мы немножечко подождали? — Посмотрев на свои наручные часы, он добавил: — Она, я думаю, уже вот-вот должна приехать.
— Должна приехать? Кто?
В этот момент, как будто по заранее отработанному сценарию, из коридора послышался звонок, и профессор пошел открывать входную дверь.
Я, не очень-то интересуясь, кто это там так неожиданно нагрянул, взял свою чашку с кофе и, подойдя к большому окну, выходившему на улицу, стал разглядывать два ряда платанов, тянувшихся с обеих сторон проезжей части. Деревья стояли почти голые, а опавшие листья лежали на тротуарах, разбавляя коричневым и желтым цветами общий черновато-серый фон, характерный для облика фасадов, тротуаров и снующих по улицам пешеходов в этой части барселонского района Эксампле.
Вскоре, похоже, должен был начаться дождь, и я с досадой подумал о том, что не догадался прихватить с собой из дома зонтик. Тут вдруг из коридора донесся звук захлопнувшейся входной двери, и я, повернувшись, чтобы поздороваться с гостем профессора, услышал очень даже знакомый мне голос — голос Кассандры.
— Улисс?! — изумленно воскликнула она. — А ты, черт бы тебя побрал, что здесь делаешь?
Увидев перед собой лицо, которое я уже не рассчитывал когда-нибудь снова увидеть, я почувствовал, как сильно сжалось сердце.
— Привет, Касси, — ошеломленно пробормотал я, сглотнув слюну.
3
Пару минут спустя Кассандра уже сидела напротив меня с другой стороны стола — такая же красивая, какой она и осталась в моей памяти. На фоне вьющихся светло-русых волос, ниспадающих ей на плечи, и загорелой кожи отчетливо выделялись большие зеленые глаза, которые смотрели на меня с несвойственным им суровым выражением, по-видимому требуя от меня каких-то объяснений.
