Я проглотил персиковую косточку и в придачу пару сливовых. Потом я вышел и двинулся строго по прямой, пока не уперся в коновязь, где стояла моя чалая.
– Она поехала кататься, – прошептал я в ухо своей малышке, – с Шелудивым Ослом из Овечьей лощины. Понимаешь, подружка с копытами, до чего дошло?
Моя чалая на свой манер прослезилась. Она была ковбойской лошадью, и любить овцеводов ей было не с чего.
Я вернулся к дядюшке Эмсли и спросил:
– Так, говоришь, с овцеводом?
– Говорю, – кивнул дядюшка Эмсли. – Ты, верно, слышал о Джексоне Берде. У него восемь пастбищ и четыре тысячи голов мериносов.
Я снова вышел, сел на песок и прислонился к кактусу. Сам не понимая, что делаю, я насыпал за голенища сапог песок и произносил монологи по поводу всяких там Джексонов из породы Бердов.
За всю жизнь я не искалечил ни одного овцевода: не было надобности. Овцеводы были мне, в общем, безразличны, хотя других ковбоев они порой раздражали. С какой стати я стану связываться со всякими недоносками, которые едят за столом, носят штиблеты и умеют болтать обо всякой всячине? Идешь, бывало, мимо, глянешь, как на кролика, а то и скажешь что-нибудь приятное или насчет погоды, а в остальном – будто их и нету вовсе. И нате вам: из-за того что я, по доброте душевной, позволял им благоденствовать, один из них разъезжает теперь с мисс Уилл Лирайт!
Примерно за час до заката они прискакали обратно и придержали коней у лавки дядюшки Эмсли. Овечий прислужник помог Уилл спешиться, и некоторое время они стояли, перебрасываясь хитро закрученными фразами. Потом окрыленный Джексон вспархивает в седло и направляется трусцой к своему бараньему ранчо. К этому времени я вытряхнул песок из сапог и отцепился от кактуса. Не успел он отъехать и полмили от брода, как я поравнялся с ним на моей чалой.
Я назвал этого овчара красноглазым, но это не совсем точно. Его зрительные приборы были вполне себе серенькими. Зато ресницы были ярко-красными, а сам он рыжим, оттого и казалось, что глаза у него красные.
– Хэй! – говорю я ему. – Вы сейчас имеете честь ехать рядом с ковбоем, которого прозвали Джедсон Верная Смерть. Я имею в виду, что когда я хочу представиться незнакомому человеку, то делаю это до выстрела, потому что терпеть не могу обмениваться рукопожатиями с покойниками.
– Да что вы говорите! – отвечает он вполне спокойно. – Рад знакомству, мистер Джедсон. Я Джексон Берд с ранчо Шелудивого Осла. Две минуты назад я одним глазом заметил куропатку на холме с молодым тарантулом в клюве, а другим – ястреба на сухом суку вяза. И хлопнул их ради забавы из своего сорокапятикалиберного.
– Ага, – говорю я. – Птицы, должен сказать, так и нанизываются на мои пули.
– Недурная стрельба, – говорит овечий угодник, не моргнув. – Славный дождик выпал на той неделе, мистер Джедсон, теперь трава так и пойдет.
– Воробышек, – говорю я, притирая вплотную свою чалую к его лошади, – ваши подслеповатые родители назвали вас Джексоном, но вы определенно выродились во что-то чирикающее. Покончим с анализом климата и поговорим о вещах, которые не включены в словарь певчих пташек. Вы тут завели дурную манеру кататься с юными мисс из Пимиенты. Я знавал пернатых, – говорю, – которых жарили на вертеле за куда меньшие проступки. Мисс Уилл не нуждается в гнездышке из мериносовой шерсти, свитом пичужкой из породы овчаров. Так что мой вам совет – кончайте эти забавы, если не желаете поучаствовать, по меньшей мере, в одной похоронной процессии.
Джексон Берд слегка покраснел, а потом рассмеялся:
– Ох, мистер Джедсон, вы ошибаетесь. Я заглядывал несколько раз к мисс Лирайт, но вовсе не с той целью, какая у вас на уме. Мои намерения чисто гастрономические.
Я схватился за револьвер.
– Каждый койот, – говорю, – который позволит себе без почтения…
– Минутку, – лопочет эта пташка, – позвольте же объяснить! Зачем мне жена? Видели бы вы мое ранчо. Я сам себе готовлю, сам штопаю носки и глажу простыни. Единственное удовольствие, которое я извлекаю из разведения овец, – еда. Мистер Джедсон, доводилось ли вам когда-либо пробовать блинчики, которые готовит мисс Лирайт?
– Мне? Нет, – говорю, – я и не знал, что она занимается такими вещами.
– Я бы отдал год жизни – да что там – два! – за рецепт ее блинчиков, – говорит он. – Вот за ним я и ездил к мисс Лирайт, но ничего не вышло. Мне не удалось его узнать. Этот старинный рецепт передается в их семье от поколения к поколению вот уже семьдесят пять лет и не подлежит разглашению.
– Вы и впрямь уверены, – говорю, – что гоняетесь вовсе не за ручкой, которая месит тесто для этих блинчиков?
– На все сто, – говорит Джексон. – Мисс Лирайт – очаровательная девушка, но, еще раз повторяю, мои намерения сводятся исключительно к гастро… – Тут он заметил, что моя рука сама тянется к кобуре, и поправился: – Исключительно к стремлению раздобыть этот рецепт…
– Не такой уж вы плохой парень, как кажетесь, – говорю я, стараясь держаться вежливо. – Я уж было решил оставить ваших мериносов сиротами, но, пожалуй, все-таки позволю вам улететь. Но запомните: держитесь исключительно блинчиков и не вздумайте смешивать подливку с другого рода чувствами, иначе у вас на ранчо зазвучит пение, которого вы не услышите.
– Чтобы окончательно убедить вас в искренности своих намерений, – говорит этот овчар, – я попрошу вас помочь мне в моем деле. Мисс Лирайт, насколько я знаю, ваш большой друг. Если вы добудете мне этот рецепт, клянусь – я к ней никогда и на полмили больше не подъеду.
– Вот это по-нашему, – сказал я, протягивая руку Джексону Берду. – Буду рад помочь.
Тут он свернул к большой заросли кактусов и двинулся в направлении своего Шелудивого Осла, а я взял курс на северо-запад, к ранчо старика Билла Туми.
Только через пять дней мне удалось снова попасть на Пимиентский брод. Мы с мисс Уилл славно провели вечерок у дядюшки Эмсли. Она кое-что спела, изрядно помучила пианино, а я изображал гремучую змею и рассказывал о новом способе снимать шкуры с коров, изобретенном Снэки Мак-Фи. Наше взаимное расположение росло час от часу.
Оставалось только окончательно отделаться от Джексона Берда, и дело в шляпе. И вдруг я вспоминаю его слова насчет блинчиков и решаю выведать их рецепт у мисс Уилл, чтобы сообщить ему. Где-то в половине десятого я изображаю на физиономии сладчайшую улыбку и говорю мисс Уилл:
– А знаете, ежели мне что и по душе больше, чем вид рыжего быка на весенней траве, так это вкус горячего блинчика с паточной подливкой.
Мисс Уилл как бы слегка подпрыгнула на фортепианной табуретке и подозрительно на меня покосилась.
– Да-да, – говорит она, – это действительно недурно. Как вы сказали, называется эта улица в Сент-Луисе, где вы потеряли шляпу?
