— Сто бамбуковых палок, — пролепетал Минг, бледнея. — Сто бамбуковых палок…
Ему казалось, что он ослышался.
— Да, сто бамбуковых палок, — твердо повторил Конг.
— Ведь это — смертный приговор.
— Почти. Но зато невинные тоже умрут по вашей милости. Ступайте. И да поможет вам Лао-Це отыскать преступников.
И, не взглянув на толстого председателя, принц Конг вышел из комнаты.
Все завертелось пред глазами Минга. Ноги его подкосились, и он тяжело рухнул на стул.
Отдышавшись, он с трудом добрался до паланкина и почувствовал себя так плохо, что слугам пришлось уложить его на подушки носилок и отливать холодной водой.
— Сто бамбуковых палок, — бормотал он всю дорогу. — Мне, Мингу, мандарину третьего класса.
Наконец достигли они набережной. Гребцы поджидали Минга, чтоб переправить его на дачу. Но он был так расстроен, что пришлось перенести его в лодку на руках.
— Что с вами, почтеннейший? — спросил кто-то как раз в ту минуту, когда Минга бережно опускали по трапу. — На что вы похожи! Что случилось?
Минг обернулся.
Это был капитан Перкинс.
— Что случилось, — простонал Минг, узнав старого приятеля. — Что случилось?! Я обесчещен, я погиб! Сто бамбуковых палок… Сто бамбуковых палок…
И, безнадежно махнув рукой, тяжело опустился на скамейку.
Часть II. Белая Кувшинка
Глава I. Цена повешенного
Ровно через неделю два человека в темных одеждах прошли через каменный мост, соединяющий остров Хонан с берегом Жемчужной реки.
Было два часа ночи.
Добравшись до первых домиков предместья, они свернули направо, прошли вдоль берега и остановились пред жалкой хижиной, заливаемой во время разлива водой.
Оба были одеты в бедные китайские костюмы. И хотя было так темно, что приходилось идти ощупью, они низко нахлобучили на глаза широкополые фетровые шляпы.
Впрочем, бояться было нечего: набережная была совершенно пуста.
На рейде дремали парусники и пароходы, а между ними сияли яркими огнями плавучие сады наслаждений, так называемые барки цветов. Но темно и зловеще-тихо было в грязном предместье Хонана.
— Здесь, — сказал более высокий и толстый, показывая на хижину. — Наконец-то; я совсем выбился из сил, да и квартал на редкость вонючий.
— Да… По-видимому, ваш коллега, наблюдающий за чистотой улиц, не очень-то заботится об этом квартале, — ответил его спутник, зажимая нос. — Вы уверены, что это именно здесь?
— Разумеется, — проворчал толстяк.
И громко стукнул в дверь рукояткой сабли. Но только эхо отозвалось на стук. Он застучал еще сильнее и с отчаянием пробормотал:
— Этого еще недоставало. Кажется, Ру-Ми нет дома.
— Немного терпения, господин председатель. Кажется, кто-то идет.
Действительно, в щелях замелькал огонек. Дверь осторожно приотворилась, и, не впуская поздних посетителей, кто-то грубо спросил:
— Кто там? Чего вам надо?
— Черт возьми, — пробормотал тот, кого назвали председателем. — Вот препятствие, которого я совсем не предвидел. Я совсем не желаю кричать по всем крышам, как меня зовут.
Спутник его насмешливо пожал плечами.
— Неужто Ру-Ми не узнает собственного начальства?
— А ведь правда, — спохватился Минг. — Я, кажется, так поглупел, что ничего не соображаю.
Пользуясь темнотой, Перкинс сделал красноречивый жест, показывающий, что такое превращение весьма возможно. Минг назвал себя. Дверь моментально распахнулась — и гости перешагнули порог.
Хозяин ввел их в тесную, нищенски обставленную конуру, воздух которой был пропитан дымом.
Гости оглянулись. Меблировка состояла из длинного черного сундука, сделанного из гроба, куда хозяин прятал свои лохмотья, и грязных, заваленных тряпками нар, возле которых еще дымилась трубка опиума.
Увидев такое доказательство нарушения приказа против курения опиума, Минг почувствовал прилив служебного рвения. Он резко распек бы попавшегося подчиненного, а может быть, арестовал бы его, если бы контрабандист не сказал ему по-английски:
— Надеюсь, вы не собираетесь составить протокол?
— А почему бы не составить?
— Да хотя бы потому, что, может быть, именно я продал ему этот опиум, пропущенный вами через таможню.
— А ведь правда, — спохватился бывший начальник форта Бокка-Тигрис. — Впрочем, нам сейчас не до этого.
И, повернувшись к Ру-Ми, почтительно стоявшему на коленях в ожидании, когда высокий гость соблаговолит заговорить, мандарин спросил:
— Ты, кажется, назначен казнить пиратов в Гонконге?
— Да, господин, — ответил он, поднимая голову. — Послезавтра утром.
Если бы Лиу-Сиу присутствовала при этой беседе, она дрогнула бы от ужаса и отвращения, узнав хозяина хижины. Это был палач, притащивший ее на аркане в суд и пытавший во время заседания.
— Что ты должен с ними делать — повесить или обезглавить? — продолжал Минг. — Я еще не видел резолюции наместника.
— Я сегодня получил приказ, — ответил палач. — Там сказано, что по закону можно рубить голову только тем, кто убивал китайцев. А пираты грабили и убивали англичан. Поэтому их приказано повесить.
— Только англичан. Вот нелестное различие для британского флага, — пробормотал Перкинс, — но на этот раз я не протестую.
Палач говорил правду.
В Китае очень редко рубили головы. Китайцы вообще презирают человеческую жизнь, но, с другой стороны, придают огромное значение тому, чтобы тело их оставалось после смерти нераздробленным. Вот почему, пробривая темя, они непременно оставляют на макушке клок длинных волос, за который ангел смерти должен вознести их в селения блаженных. Иначе в рай попадает одна голова, а все тело умершего остается на земле, лишенное вечного блаженства.
— Ты, кажется, знаешь в лицо осужденных, — продолжал Минг, пропуская воркотню Перкинса мимо ушей.
— Да, — ответил Ру-Ми.
Вопросы мандарина все более его смущали.
— Одного из них зовут Пей-Хо. Это их бывший атаман.
— О, да. Этого я помню. Крепкий парень. Никакая пытка не заставила его говорить.
И палач с грустью вздохнул, вспоминая, как битый час пытал он пирата и не добился от него ни слова.
— Где они теперь?
— По-прежнему сидят в Гонконге. Губернатор потребовал, чтобы они оставались там до последней минуты, и их приведут на место казни под конвоем английских солдат.
