– Тебя, дедушка, Верховный суд освободил.
– Это за какие же такие милости, ответь мне?
– Да так уж… – уклончиво ответил Денис. – Попросил я там одного влиятельного человека.
Дед Северьян недовольно дернул губой, забрал бороду в широкую лапищу, скомкал ее.
Помолчали.
– Темный ты стал человек, Дениска… – тихо сообщил он. – Темный…
Внизу что-то упало и послышался плаксивый голос Анания Северьяныча: «Ой, ирод долговязый, ведь разбил горшок-от, разбил, клещ болотный!»
– А все почему? – продолжал старик и тут же сам ответил: – От Волги отбился. Помнишь, говорил я тебе – не отбивайся от Волги. Это – жись наша.
– Да что ты, дедушка, в самом деле! – рассмеялся Денис, вскакивая. – За что ты, собственно, коришь меня? Я сыт, обут, одет, семья – тоже…
– Не хитри… – предупредил дед. – Не об этом речь. Надо проверить – за какие такие дела тебя так облагодетельствовали. За пустые книжки таких денег не дают. Сколько у тебя сейчас – тысяч с пяток есть?
– Да что-нибудь вроде этого… – чуть приметно улыбаясь, солгал Денис, чтобы не огорошить старика. У Дениса в это время только в сберкассе было 460 000 рублей.
– Бедным помогаешь?
– Помогаю.
– Смотри – помогай. Это – главное. Коли есть лишняя копейка – отдай бедному. И еще – хвалю, что Гришу в дом взял. Он – человек Божий.
На лестнице послышались торопливые шаги.
– Ужина-ать! – весело крикнула Катя.
– Пойдем, дедушка…
Дед Северьян встал и, выпрямившись, чуть не достал головой низкий потолок.
– А пошто девку взял?
– Матери помогает.
– А это – кто? – спросил старик, показывая на небольшую фотографию Ольги, что Денис недавно поставил на письменный стол.
Бушуев счастливо, во все глаза, открыто посмотрел в лицо деду.
– Это, дедушка, одна женщина…
Он замялся.
– Вижу, что не мужик… – вставил дед. – Все по бабам бегаешь?
– Нет… Это…
Он хотел было сказать, что Ольга, вероятно, будет его женой, но только подумал об этом и почему-то не сказал.
– Завтра поведешь меня на могилу к Манефе. Вот что… – приказал старик.
Сходя вслед за стариком по лестнице, Денис дивился на ту легкость и твердость, с какой шел почти девяностолетний старик. «Отрицательный персонаж», – вспомнил он слова Муравьева и подумал о том, что завтра же попытается что-нибудь выудить у старика по поводу смерти Мустафы. Наблюдая за дедом Северьяном, он окончательно убедился в том, что старик – не убийца. И не так бы он вел себя, если бы в самом деле был убийцей.
На другой день, когда они со стариком шли в Спасское на кладбище и Денис осторожно завел разговор об убийстве Мустафы, старик резко оборвал его и запретил когда-либо говорить об этом. Он долго и подробно рассказывал Денису о том, что он видел в лагерях. Рассказывал он больше не о себе, а о других. Рассказывал о голоде, тифе, о метелях и морозе. О том, как принимают страдания праведные и неправедные и как невыносимо тяжело живется человеку на земле. Бушуев молча и внимательно слушал, зная, что во всем том, о чем плавно и ровно, даже как-то бесстрастно рассказывает дед Северьян, нет ни крупицы лжи.
К удивлению домочадцев и к радости Анания Северьяныча, дед Северьян на третий же день приезда вдруг объявил Денису, что жить он в его доме не будет. Объяснял он это тем, что желает одинокой, затворнической жизни, что ему надо много молиться и готовиться к смерти. Хибарка его стояла заколоченная во все годы заключения старика. Дед сходил в сельсовет, получил разрешение и отколотил хибарку. Помогая старику устраиваться на старом месте, Денис спросил:
– Дедушка, скажи мне прямо и честно, так, как ты всегда со мной говорил: почему ты все-таки не хочешь жить у меня? Почему ты уходишь?
– Хочешь правду?
– Да.
Дед Северьян кратко ответил:
– Не по душе мне жись твоя, Дениска, темная… Не по душе.
VI
И Денис, и Ольга жили, как в тумане. С женитьбой решили не медлить, ждали лишь приезда Елены Михайловны, которую Ольга вызвала телеграммой. И в тот же день послала в Москву подробное письмо Аркадию Ивановичу, с уведомлением о том, что выходит замуж за Бушуева.
Своих отношений они уже не могли скрывать, да и не скрывали, и вскоре, как водится, поползли по селу тяжелые сплетни. Ольга стала часто бывать в доме Бушуева, и домочадцы постепенно привыкли к ней. Невзлюбил ее поначалу лишь Ананий Северьяныч.
– Хреновая из ее, стало быть с конца на конец, работница будет… – заявил он Ульяновне, почесывая грабельками спину. – Тошша больно и ногти мажет красным…
– Ольга Николаевна прекрасный человек-с… – робко запротестовал Гриша, у которого с Ольгой, с некоторых пор, установились какие-то таинственные отношения.
– Молчи! Тебя, дуралея, не спрашивают! – прикрикнул на него старик. – Ты вот попроси-ка ее воды с Волги принесть: так пополам и треснет под коромыслом-то.
Очень привязалась Ольга к Алеше. Она вообще любила детей. Маленький Алеша, как все дети, безошибочно, интуитивно отгадал искренность Ольги и невероятно быстро привык к ней.
К Петрову дню в Отважное приехали Николай Иванович Белецкий, Варя с мужем и, конечно, гости – художник Кистенев и его друг, тоже художник – Азаров. Все они быстро перезнакомились с Ольгой, Денис же почти со всеми был знаком. Муж Вари, Илья Ильич Кострецов, профессор музыки, оказался очень симпатичным и милым человеком. Ему было сорок три года. Высокий, плотный, чуть седой, с необыкновенно мягкими и приятными манерами, он, – как это бывает с людьми, у которых совесть совершенно чиста, – сразу располагал к себе.
Белецкий за эти годы совсем «покраснел», как выражалась Анна Сергеевна. В политических спорах, даже с домашними, архитектор держал сторону советской власти, убежденно и упорно.
VII
По Волге плывут плоты. Плывут медленно, лениво, весело отражаясь в зеркальной голубоватой воде. Над плотами летит стайка быстрых чирков, наискось пересекая реку. Слышно, как плотовщики, сгрудившись у дымного костра, нестройно, но с чувством поют:
…Уходи-и-или партиза-а-аны
На гражданскую войну-у…
Денис с Ольгой сидели на траве, на крутом обрыве, чуть повыше Зеленого камня. Широко и плавно катилась перед ними Волга, позади сверкал подвижной листвой невысокий зеленый лесок: березы, осины, ольха. Голова Ольги лежала на коленях Дениса, она рассказывала о себе, о своей семье, рассказывала все, ничего не утаивая, рассказывала всю горькую правду истории семьи Синозерских и семьи Воейковых. Утаила только одно: то, что знала про Дмитрия, и то, что она с ним виделась. Это была не ее тайна, и она не считала себя вправе говорить о ней Денису.
