– Хорошо? – не поверил Белецкий и рассмеялся.
– Отлично. Огонь, а не коньяк.
Весело болтая, они выпили еще по одной. Подошла Ольга. Тяжело дыша, – она только что кончила танцевать – присела на песок возле Дениса.
– Ты выпил? – тревожно спросила она, взглянув на него.
– Да.
– И выпил, по-моему, уже много. Зачем это?
– А ты – пила?
– Да.
– Зачем это?
Они дружно рассмеялись. Ольга легонько треснула Дениса по затылку.
– Когда же свадьба, наконец? – спросил Белецкий. – Ольга Николаевна, умоляю вас – не мучьте моего воспитанника. Женитесь, да и дело с концом.
– А я его и не мучу… – сорвалось у Ольги чистосердечное признание, и, мгновенно покраснев, она растерянно улыбнулась.
Сказано это было выразительно и в совершенно определенном смысле.
Белецкий неопределенно крякнул, Денис с удивлением и упреком взглянул на нее. Ольга уже оправилась от смущения и чуть насмешливый взгляд ее как бы говорил: «Вот тебе! Не шепчись по углам с другими женщинами. Пусть отец твоей дурацкой Варьки знает и передаст ей, что ты мой, мой, мой, и давно уже мой, и никому я тебя не отдам…»
Кто-то вдребезги напоил Гришу Банного. Дойдя до стадии высшего возбуждения, Гриша низко надвинул на глаза великолепную и огромную шапку-кубанку и стал описывать вокруг березы абсолютно правильные круги, вызывая всеобщее удивление и восхищение. Плавая вокруг березы, он громко обещал, еще задолго до естественного крушения мира, взорвать земной шар, в лучшем случае – расколоть его пополам, что уж и не так трудно сделать, если следовать указаниям, весело изложенным в замечательной книге Поморцева М. М. Потом он снял с правой ноги длинную рыжую крагу, застегнул ее пряжечки по форме и, приложив узкий конец ее, тот, что приходился на щиколотке, к губам, стал, как в трубу, мощно распевать боевой марш «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал Ворошилов Клим…». Пропев марш до конца, он набил крагу ромашками и, словно вазу с цветами, поднес крагу Наточке Аксельрод под шумные аплодисменты. Смущенный общим вниманием, Гриша Банный, сильно покачиваясь, подошел к кусту дикой смородины, присел, снял с левой ноги вторую крагу и, водрузив ее на куст, как победное знамя, прилег под кустом и мгновенно уснул.
Очеркист Ситников, плотный, лысый человек, орал изо всей мочи одно и то же:
– Товарищи! Останемся здесь до утра. Будем смотреть восход солнца!
К Денису, Ольге и Белецкому подошел муж Вари – Илья Ильич. Трезвый и серьезный, он спросил разрешения присоединиться к компании и присел на песок.
– Как вам нравится этот Содом и Гоморра? – улыбнулся он Ольге Николаевне, мельком взглянув на Дениса. Взгляд его темных глаз был удивительно мягок и приятен.
– Очень весело, по-моему, – ответила Ольга.
– А мне вот скучно и хочется спать… – сказал профессор. – И становится, на мой взгляд, что-то уж чересчур весело. Я бы давно ушел, да вот жена…
И он опять взглянул на Бушуева. Денис уже заметно охмелел. Задорно бросил:
– А вы ее, Илья Ильич, в охапку да на спину… И – с Богом домой.
– Да ведь если бы мне вашу силу, Денис Ананьевич, – пошутил Илья Ильич, потирая красивые, белые руки, с чуть сплющенными концами пальцев – профессиональной отметкой.
В трех шагах от них маленький, юркий Соломон Азаров горячо спорил с Кистеневым.
– А я вам говорю, что творчество Пастернака со временем будут изучать, и изучать очень глубоко, – горячился Азаров, поблескивая выпуклыми, круглыми очками. – Не ошибусь, если скажу, что в данное время он является самым крупным и самым талантливым советским поэтом. И еще – мне нравится его скромность, никуда он не лезет, ни на что не претендует…
– Живет впроголодь… – вставил Кистенев. И эта фраза отчетливо долетела до слуха Бушуева. Он насторожился.
– Ну, знаете… – сокрушенно развел до смешного маленькими и сухонькими руками Азаров. – Если степенью набитости брюха измерять таланты… Увольте, прошу покорно.
И он возмущенно отошел от приятеля.
– Куда же вы? – крикнул Кистенев. – Да что вы, право!
Он вскочил и побежал за Азаровым. Бушуев видел, как он нагнал его, и между ними, судя по жестикуляциям, снова завязался жаркий бой.
– Ах, ах, какая прелесть! – ахала Наточка Аксельрод, показывая Шарову на буксирный пароход, тащивший длинный караван барж и тяжело шлепавший плицами по воде. Огни парохода, дрожа и ломаясь, разноцветными звездами рассыпались по воде.
– Работяга… – мельком взглянув на пароход, заметил Шаров. – А откуда у вас появился этот перстенек, дорогая? – пискливо поинтересовался он.
– Из освобожденной Риги. Это – александрит. Жена Бирюкова мне подарила. Они уже вернулись в Москву. Говорят – чудо, как хороша Рига!
Хмелея, Бушуев чувствовал, как все больше и больше, все сильнее и сильнее его охватывает злоба. Зачем все эти люди здесь? Что им здесь нужно? Как они смеют поганить пошлостью его Волгу? И только невероятным усилием воли он удержал себя от того, чтобы не побросать за ноги в Волгу всех этих Шаровых и Наточек вместе с их патефонами и перстнями. И останься он долее, то, вероятно, что-нибудь подобное бы и учинил. Спасла положение Ольга. Заметив хмурое и нервное состояние Дениса, Ольга стала уговаривать его идти домой, да ей и самой давно уже всё порядочно наскучило.
– Пойдем, Денис, пойдем… – шептала она, отводя его в сторону.
– Погоди, дай хоть одного с обрыва спущу… Вот эту рыжую вошь, что гундосит что-то о Белинском… – показывал он на Ситникова. – Ну, дай же мне спустить его с обрыва!
– Идем, Денис.
И так, тихонько подталкивая его и уговаривая, Ольга завела его в лес, радуясь на ту власть, которую она постепенно брала над Денисом, и на ту покорность, с которой он подчинялся ей. Обернувшись на секунду перед тем, как совсем скрыться в лесу, Ольга увидела, что Варя, одна Варя, видит, что они уходят. Ольга торжествующе вскинула голову и решительно толкнула Дениса на тропинку, убегавшую в кусты.
Ночь была темная, теплая. С каждым их шагом шум пирушки все более и более стихал и вскоре совсем стих. Они шли по лесной тропинке, с трудом различая ее в темноте.
– Что это ты так вдруг взъелся на всех? – спросила Ольга.
– Ах, Ольга, противны они мне все.
– Ну, и наплюй на них.
– А главное, главное – какое презрение ко всему простому, естественному. Какое презрение к простому человеку… Я слышал, как Ситников хвастался тем, что не пускает в дом красноармейцев и младших командиров, потому что они, видите ли, портят паркетный пол подкованными сапогами. Но объясни ты мне – как можно, так презирая простого человека, писать романы и повести из жизни рабочих и колхозников?
– Не думай ты сейчас об этом, Денис. Мы с тобой счастливы, а это – главное.
