– Что ж в этом плохого? – спросил Денис. – Если эти деньги у меня лишние.
– Да плохого в этом, конечно, ничего нет, – ответил Зимин. – Только… вы сами понимаете, это создает иллюзию классовых наслоений в нашей стране.
– Это не иллюзия, товарищ Зимин, а – факт. Есть у нас и бедные, есть и богатые. И с этим надо бороться.
– Совершенно верно, – быстро подхватил Зимин. – В социалистическом обществе этого не должно быть. Но ведь не всё сразу, товарищ Бушуев, не всё сразу! Ваш труд нам бесконечно дорог, и правительство заботится о том, чтобы вы могли плодотворно работать, ни в чем не нуждаясь…
– Мой труд не дороже труда любого колхозника или водника… – снова резко перебил его Бушуев.
– А если у вас есть лишние деньги, так ведь их можно пожертвовать государству… – сказал Зимин, как бы не замечая того, что сказал Денис.
– На оборону? – усмехнувшись, спросил Денис.
– Что ж, оборона – тоже забота о народном благополучии… – отрезал Зимин.
Помолчали.
– Не знаю… – задумчиво сказал Денис. – По-моему, прямая помощь всегда хороша.
И, мельком взглянув на Зимина, спросил:
– А что вы думаете насчет родильного дома?
– Где? Какого? – не понял Зимин.
– Да вот хорошо бы построить в Отважном родильный дом. У нас в районе ни одного нет. Больница маленькая и тесная. Я бы дал деньги.
– Вот и отлично! – живо подхватил Зимин. – Прекрасная идея. Но вы не будете возражать, если это строительство будет как бы государственным? Известно, что с помощью денег, пожертвованных писателем Шолоховым, построены в Вешенской новая школа, больница, театр, но все-таки…
– О, нет! – перебил его Бушуев. – Конечно, все это останется между нами. Только…
Он лукаво взглянул на Зимина.
– Только деньги мои действительно пойдут на постройку родильного дома?
– Я доложу об этом на ближайшем совещании. Конечно, как там решат… Но ваше пожелание будет учтено.
– Э-эх… – откровенно вздохнул Бушуев. – Вот видите, даже у вас нет уверенности, что деньги пойдут по назначению.
Но деньги решил дать обязательно.
Прощаясь, Зимин напомнил:
– Так, пожалуйста, товарищ Бушуев, воздержитесь от частных пожертвований.
На другой день Денис дал на постройку родильного дома 150 тысяч рублей. Узнав об этом, Ананий Северьяныч чуть не умер от огорчения. Узнал же он случайно – подслушал разговор Дениса с Ольгой.
– С ума сын-от наш сходит… – шептал он Ульяновне, страшно тараща глаза. – Над такими в старину опеку ставили, а самого, стало быть с конца на конец, в сумасшедший дом запирали. Пустит он нас по миру, вот попомни, старуха, – пустит!..
XXVII
Второй день подряд моросил дождь. Серенькие тучи сплошь заволокли небо.
Денис Бушуев с детства любил такую погоду в конце августа. Он любил забраться на сеновал, повалиться в хрусткое пахучее сено и слушать, как дождь монотонно и грустно шуршит по тесовой крыше над его головой. Дверь сеновала оставлял открытой. Сквозь эту дверь видны были могучие мокрые березы и матово-серая, как олово, Волга. И позднее – в Москве ли, в Крыму ли, где бы он ни был – он часто вспоминал именно эти, милые сердцу, картины детства.
И ему мучительно захотелось пережить то, что невозвратно прошло.
Он взял полушубок и пошел на сеновал. Разостлал полушубок на сене, лег и отворил дверь. Отсюда, сверху, ему хорошо была видна отважинская улица.
Мокрые тополя вдоль улицы стояли неподвижно, скучно. С широких листьев, уже наполовину желтых, лениво падали крупные капли. У домов, на дороге пузырились лужи. В низинках, под тополями, меж корявых, выступавших наружу корней, где росла короткая, по-осеннему зеленая травка, тоже стояли лужи, и детишки шлепали босыми ногами по этим лужам и радостно гомонили. На высоких березах, тоже уже тронутых желтизной, прятались от дождя грачи. Нахохлясь, они ощипывались и встряхивались. Пахло дождем, сырыми листьями и парной землей.
Все кругом было мучительно родное. И Дениса охватило странное чувство раздвоенности, как будто бы существовало два Дениса: один, невсамделишный, тот, московский, автор каких-то книг, а другой – настоящий, частица вот этой мокрой земли, этих тополей и берез, этого серенького, ничем не примечательного неба.
По двору прошел Гриша Банный, заботливо обходя лужи. В руках он нес длинный шест с жестяной вертушкой на конце – видимо, сам смастерил. Воткнув шест в поленницу, он заложил костлявые руки за спину и застыл, наблюдая за вертушкой. Жестяной пропеллер чуть шевельнулся и безнадежно замер.
И Гриша Банный показался Бушуеву той же неотъемлемой частицей родной земли, что и он сам.
Самые ранние, детские, воспоминания были связаны с Гришей так же, как с Волгой, с матерью, с часами-ходиками, что висят в домике деда Северьяна.
– Гриша… – негромко позвал Денис.
Гриша Банный вздрогнул; не поворачиваясь, шагнул в сторону и вобрал голову в худые плечи. Робко покосился на Бушуева.
– Подойди-ка, Гриша.
Гриша подошел к сеновалу.
– Что это ты мастеришь?
– Воздушный винт-с… Мне крайне необходимо узнать направление ветра.
На впалых щеках Гриши видны были красные полосы. Полосы были совершенно определенного происхождения – следы ногтей. Появились они после того, как Гриша ездил в город. Денис уже два раза справлялся – в чем дело, Гриша упорно отвечал: «Кусты… шиповник-с…»
– Гриша, ты Манефу вспоминаешь? – тихо спросил Денис.
Гриша глубоко вздохнул и так же тихо ответил:
– Да-с… Каждый день. И – Алим Алимыча. На днях был на кладбище, оправлял могилы. Травы много сорной выросло, доложу я вам.
Откуда-то подул ветерок, и вертушка на Гришином шесте вдруг бешено завертелась, образуя искристый, блестящий круг. Гришу это как будто бы удивило.
– Видите?.. Это очень важно. Я пойду, Денис Ананьевич…
Бушуев перевернулся на спину и устало взглянул на ровный дощатый настил крыши, шатром раскинувшийся над ним. Да было ли все это: Манефа, ее любовь, Алим?..
К вечеру дождь прошел. Бушуев решил пойти в Лышницу пострелять уток. Натянул высокие кожаные сапоги, надел патронташ, накинул на плечи кожаную куртку. А когда пошел в кабинет за ружь ем – столкнулся на лестнице с Ольгой.
– Возьми меня с собой… – попросила она.
– Хочешь?
– Очень. Возьми, а?
– Пойдем. Только ведь устанешь.
– Нет.
Когда-то, во времена своего первого замужества, Ольга была страстным и неутомимым охотником. Потом – охладела. Теперь ей вовсе не хотелось блуждать по мокрой траве и кустам, но она старалась как можно меньше оставлять Дениса наедине со своими мыслями.
