– Даже совсем весело… – заметила жена Батаева.
– Ну, как, Валентин Евгеньевич, закончили наконец роман? – спросила Ольга у Ватаева.
– Закончил и сдал даже, – ответил высокий и красивый Ватаев. – И в партию вступил.
– Поздравляю. По всем статьям.
– Спасибо.
– А Бирюков-то все-таки получил Сталинскую премию… – приставал маленький и черненький Якимов к Кирюхину. – Помните, Глеб Николаич, мы спорили…
– Не помню… – буркнул Кирюхин.
– Да как же так? – удивился Якимов. – Здесь же, у Бушуевых. Вы говорили, что роман слабый.
– Говорю – не помню, значит – не помню… – рассердился, наконец, Кирюхин. – И – оставьте меня в покое!
Ольга Николаевна, в скромном темно-лиловом платье, ладно и красиво сидевшем на ней, переходила от одной группы гостей к другой и всюду успевала – она была мастерица принимать гостей.
Сверкая тоненькой, скромной ниткой жемчуга на шее и милой улыбкой, она для всех находила приятное и уместное словцо. Беспокоило ее лишь мрачное настроение Дениса. Он угрюмо и невежливо сидел в углу с писателем Павлом Рыбниковым и мрачно пил.
Павла Рыбникова считали «неудачником». На самом же деле, Рыбников был необыкновенно талантлив, но упорно не хотел писать в тон большинству писателей. Он писал блестящие маленькие охотничьи рассказы и изредка помещал их в юношеских журналах, и очень бедствовал. Денис за последнее время очень полюбил его и привязался к нему. И часто читал вслух Ольге его рассказы, восхищенно приговаривая:
– Ах, Ольга, послушай, как хорошо! Как он пейзаж расписывает – словно вышивает! Ну и мастер!
Павлу Рыбникову было лет 35. Был он толст, угрюм и очень молчалив. Черноволосый и черноглазый, он носил маленькую, клинышком, бородку и старомодное пенсне.
– «Грозный» твой хорош… – лениво говорил Рыбников. – Я бы, брат, премию-то тебе дал не за «Матроса» – вещь, будем прямо говорить, слабая, «Матрос»-то твой – а за «Грозного»… Ну, брат Денис, и удивил ты меня этой вещью. Я прямо больной ходил несколько дней…
– Искренне?.. – вскинул на него захмелевшие глаза Денис, хотя знал, что Павел Рыбников всегда говорит искренне.
– Вполне, Денис… Но вот, брат, что: очень меня беспокоит твоя переделка поэмы…
– Меня самого беспокоит… – тихо признался Денис, потупляя глаза.
Вся литературная Москва уже знала, что Сталин заставил Бушуева переделать поэму. Одни – завидовали ему, другие – откровенно и злобно подсмеивались, третьи – их было немного, в том числе и Павел Рыбников – искренне жалели Дениса Бушуева.
– Паша… – негромко позвал Денис.
– Что?
– А ведь я гублю вещь-то…
– Я это знаю… – спокойно ответил Рыбников.
– Что же делать?
– Не знаю, брат, не знаю… Вот выпей пока что…
И Рыбников налил водки.
Денис выпил и хрустнул соленым огурцом – закусил.
Подошла Ольга Николаевна.
– Что же это вы уединились? – сказала она и сразу помрачнела, увидав захмелевшее лицо мужа. – А ты все пьешь, Денис?
– Пью… как видишь… – угрюмо ответил он.
– Павел Спиридоныч, пожалуйста, не пейте с ним… – умоляюще попросила она Рыбникова. – Он стал так много и часто пить, что я боюсь уже…
– Наверно, с горя, Ольга Николаевна.
– Да какое же у него горе! – делано удивилась она, хотя обо всем знала и обо всем догадывалась, но – не сдавалась, и из последних сил отчаянно дралась за свое счастье.
– Значит, есть… – упрямо сказал Рыбников.
«Вырву его и из твоих лап, дружок, – мысленно пообещала она Рыбникову. – И узнаю, о чем вы тут шептались…»
Захрипел электрофон.
– Пойдемте-ка, Павел Спиридоныч, танцевать!.. – предложила она и решительно потянула Рыбникова за плечо.
– Да я плохо танцую, – попробовал было он улизнуть: ему хотелось побыть с Денисом.
– Пойдемте, пойдемте. Нечего… Катя! – крикнула она подруге. – Забирайте моего мужа и тащите его танцевать!
Рыбников неохотно поднялся и пошел с Ольгой к танцующим. Денис же так взглянул на подошедшую было Катю, что та мгновенно отошла прочь.
Оставшись один со своими невеселыми мыслями, Бушуев стал пить стакан за стаканом, не обращая внимания на то, что на него уже косо поглядывают.
– Настя… – шепнул он проходившей мимо прислуге. – Позови, пожалуйста, Мишу… Машину не надо выводить. А пусть так придет… повеселится с нами. Сходи, пожалуйста.
Вернулись Ольга с Рыбниковым.
– Умоляю, Денис, милый… – зашептала она дрожащим голосом. – Ну, не пей ты больше… Так неудобно… Ну, пожалуйста, молю тебя.
Она хотела было присесть, но кто-то подхватил ее и снова увлек.
Пришел заспанный шофер Миша, в сереньком потрепанном костюмчике, и робко подошел к Денису. Бушуев же страшно почему-то ему обрадовался.
– A-а, Миша!.. Садись, друг… Да не туда, а вот к нам, за этот столик.
Миша присел возле Дениса и удивленного Рыбникова.
– Что ж ты меня с премией-то не поздравишь? – насмешливо спросил Денис, наливая Мише водки.
– Поздравляю, Денис Ананьич… – повеселел Миша и взял стакан. Он очень любил хозяина и гордился тем, что он шофер прославленного писателя.
Эта новая выходка совсем озадачила Ольгу, хотя особенного в ней ничего и не было: и Денис, и она любили преданного шофера. Но что-то все-таки тут было не то.
– Слушай, Миша, вот что я хочу тебе сказать… – говорил между тем Денис, – довольно тебе шофером ездить… Становись сам барином… Поэм, конечно, во славу советской власти, ты писать не умеешь…
Рыбников испуганно толкнул Дениса под столом. Бушуев досадливо отмахнулся.
– …Но барином жить ты имеешь такое же право, как и я… и как вот… все эти, что орут и пляшут… Вот я и хочу купить новую машину и подарить ее тебе… да похлеще, чем у любого из этих вот, орущих и пляшущих… Хочешь?
– Да ведь я не знаю… – уклончиво ответил Миша, поняв, что Денис очень пьян.
– Чего там – не знаю! – рассердился Денис. – Бери… и все… Он встал и, качнувшись, пошел из комнаты. Ольга подбежала к нему.
– Тебе плохо? – тревожно спросила она.
– Очень…
По тону его она поняла, что «плохо» не физически, а – душевно, на это он и намекал.
– Ты пойди, приляг.
– Вот об этом-то я и думаю.
– Иди, иди… – обрадовалась Ольга.
– Я Мишке автомобиль подарил… напомни мне завтра.
Опьянение было нехорошее, тяжелое. Войдя в кабинет, Денис снял пиджак, галстук, верхнюю рубашку, ботинки и присел на диван. Мутным взглядом оглядел шкафы с книгами и рукописями. «Зачем мне все это?» – с тоской подумал он и грустно оперся о валик дивана. И, как патока, потянулись невеселые мысли. Ах, как было хорошо, когда он был маленьким, никому не известным Денисом!..
