– Знаешь, ты очень чувствителен, – он пристально посмотрел на закованного в кандалы, невооруженного и находящегося в явном меньшинстве шимпанзе. – Что заставляет тебя думать, что в твоем положении ты можешь предъявлять требования?
Цезарь не был готов к ответу, и Полковник вернулся к своей карте. Пастор ткнул его в спину своим арбалетом.
– Давай…
Пастор предупреждал Цезаря не провоцировать Полковника, намекая на то, что командир людей может потерять терпение, но Цезаря это больше не беспокоило. Он перестал обращать внимание на цепь, тянувшую его за ошейник, и отказался подчиняться.
– Солдаты, которые идут сюда… они идут не за тем, чтобы соединиться с тобой, так ведь?
А вот это привлекло внимание Полковника. Он снова повернулся к Цезарю, на этот раз более заинтригованный, чем в первый раз. Улыбнулся, выражая нечто вроде скупого восхищения, и как раз в этот момент Рыжий еще раз сильно натянул цепь.
– Я видел людей у стены… они готовились к бою…
Это было единственное разумное объяснение. Снежок ошибся, когда сказал, что отряд Полковника планировал встретиться с подкреплением, шедшим с севера. Полковник строил стену, чтобы защититься от приближавшихся войск.
– Мне сказали, что ты сообразительный, – с одобрением сказал человек, – но это… впечатляет, – он немного помедлил, прежде чем подкрепить подозрения Цезаря. – Да, они не собираются присоединяться ко мне.
Цезарю было все равно, произвел он впечатление на Полковника или нет. Он просто хотел разобраться в ситуации – ради своих обезьян.
– Значит, они против тебя?
– Они боятся меня, – сказал Полковник.
– Почему?
Полковник не ответил, но Цезарь догадался, что это был бы за ответ.
– Потому что ты убиваешь своих людей?
Пастор напрягся, ему явно не нравилось, куда заводил этот разговор. Полковник удивленно уставился на Цезаря, пораженный тем, как много было известно обезьяне.
– Мы нашли мертвые тела, – Цезарь вспомнил покрытые снегом трупы рядом с обочиной, самодельное кладбище на берегу и еще одного полубезумного выжившего, который потерял способность говорить. – С этими людьми что-то было… не так.
Полковник удивленно покачал головой.
– Черт возьми, ты просто великолепен, – он ухмыльнулся Цезарю, как будто их встреча очень радовала Полковника. – Ну, ты нарисовал занятную картину. Интересно, что ты обо мне думаешь?
– Я думаю… что в тебе нет милосердия.
Улыбка пропала с лица Полковника. Он нахмурился.
– Ты пришел убить меня. Что, милосердие проявишь?
– Я уже проявил милосердие, – сказал Цезарь, – когда освободил твоих людей. Я предложил тебе мир… а ты убил мою семью.
– Милосердие, – Полковник состроил гримасу, как будто от этого слова у него во рту появился противный вкус. – Ты хоть понимаешь, что твое милосердие делает с нами?
Цезарь настороженно напрягся. Он не понимал, что он сказал такого, что спровоцировало Полковника, но насмешливое удивление человека вдруг сменилось кипящей яростью, и Цезарь вспомнил недавнее предупреждение Пастора, на всякий случай косясь одним глазом на кобуру, висящую на бедре человека. Трудно было сказать, чтó этот человек мог сделать.
– Вы значительно сильнее нас, – злобно сказал Полковник. – Вы хитры, как черти. Что бы вы ни говорили, вы постепенно замените нас – это закон природы. А ирония заключается в том, что это мы создали вас. Мы хотели победить природу, подчинить ее нашей воле. И с тех пор природа наказывает нас за наше высокомерие. Испытывает нас. Даже сейчас.
Цезарю захотелось защитить опыты Уилла, объяснить, что Уилл был хорошим человеком и всего лишь пытался победить страшную болезнь, но теперь все это было уже в прошлом, исчезло вместе с человечеством. Но вместо этого он придержал язык, давая Полковнику высказаться. Чем больше этот человек говорил, тем больше Цезарь узнавал о том, что двигало его врагом.
– Десять месяцев назад мы послали наши разведывательные группы на поиски твоей базы. Они ничего не нашли. Мой сын был солдатом в одной из них. Однажды он перестал говорить. Он стал… примитивным, как животное, – мускул дернулся у него на щеке. – Они со мной связались, сказали, что он сошел с ума, что война слишком сильно повлияла на него. Но человек, который о нем заботился, тоже перестал говорить. У их врача, до того как он тоже перестал говорить, была теория: вирус, который почти стер нас с лица земли, тот вирус, который носил в себе каждый выживший, внезапно изменился. Мутировал.
Он уставился на Цезаря, водя взглядом по испачканному в грязи лицу обезьяны, чтобы убедиться, что тот его понимает. Цезарь все понял, но Полковник решил объяснить еще раз.
– И если это распространится, то на этот раз оно уничтожит человечество окончательно. Нет, это нас не убьет, оно просто сотрет с нас все, что делает нас людьми. Речь, мышление. Оно превратит нас в зверей, но совсем не в тех зверей, какими были вы. И ты говоришь о милосердии? – обвиняюще бросил он Цезарю. – А ты бы что сделал?
Цезарь подумал о немой девочке, которую удочерил Морис, и о солдате с дикими глазами, рычавшем, как животное, а потом исчезнувшем в лесу с пулей в спине. Он вспомнил запекшуюся кровь под носом у мертвых солдат и с запозданием узнал характерные симптомы вируса. Сама идея, что мутировавший вирус может низвести людей до животного состояния, отрезвляла. Цезарь зашел слишком далеко, чтобы развить интеллект у своих обезьян, возвысив их над своим примитивным естеством. А как далеко он может зайти, чтобы они не вернулись в свое прежнее состояние?
– И для меня наступил момент истины, – сказал Полковник. – Я понял, что должен принести в жертву своего сына – чтобы спасти человечество. Я взял пистолет и направил его на моего единственного сына, – при этом воспоминании его глаза увлажнились, и голос захрипел от нахлынувших эмоций. – Он доверчиво посмотрел на меня – это все, что осталось человеческого в его диком взгляде. И я нажал на спусковой крючок.
Он глубоко вздохнул, собираясь с силами. Моргнул, пытаясь высушить глаза.
– Это очистило меня. И моя цель стала мне ясна.
Цезарь ничего не сказал в ответ. Узнав, что Полковник убил своего собственного сына, он почти пожалел этого человека, но только почти. Теперь он понял, яснее, чем всегда, каким безжалостным был этот человек. Если Полковник мог застрелить своего сына, он способен сделать что угодно. Теперь стало совершенно ясно, откуда взялся блеск сумасшествия в его глазах. Убив своего сына, Полковник явно повредился умом. Он сам не понимал этого, но Цезарю показалось, что Полковник уже потерял свои человеческие черты…
– Я дал приказ убить остальных заразившихся, всех, а также тех, кто мог находиться с ними в прямом контакте, даже если симптомы у них еще не проявились. Мы зарыли их личные вещи, все, что могло распространить заразу.
