Рыжему, кажется, показалось, что от сказанного им Цезарь потерял дар речи.
– Что? – глумливо бросил он. – Цезарю нечего сказать?
Злорадство обезьяны было просто жалким – неужели он не видел картину в целом или не понимал всех последствий того, что на них надвигалось? Цезарь печально покачал головой. Когда он наконец заговорил, в его голосе послышалась нотка искренней жалости.
– Хотелось бы мне знать… как долго они подождут… прежде чем застрелят тебя?
Злобное выражение лица Рыжего стало неуверенным, когда смысл слов Цезаря окончательно дошел до него. Цезарю показалось, что Рыжий хотел ответить чем-нибудь презрительным, но ничего убедительного не нашлось. Все, что он смог сделать, – это просто бросить на Цезаря еще один враждебный взгляд и выйти из клетки. Мерзкая горилла прошла мимо Пастора в дурном расположении духа. Цезарь решил, что сегодня Рыжему заснуть не удастся.
«И поделом ему».
Пастор, закрывая дверь клетки, старался избегать осуждающего взгляда Цезаря. Он уже собрался уходить, но потом повернулся к Цезарю и в последний раз посмотрел на него. Несмотря на все предшествующие события, на его лице можно было заметить оттенок сожаления.
– Ты должен был знать, что эта борьба никогда не закончится, – тихо сказал он. – Все должно было свестись к этому… Или вы, или мы.
Цезарь никогда в это не верил. Да и сейчас не хотел верить.
Но разве он мог с уверенностью сказать, что Пастор был не прав?
Он посмотрел на молодого солдата, желая, чтобы до этого не дошло. В лучшем мире Пастор был бы хорошим человеком, может быть, даже союзником.
Но это был не самый лучший из миров.
Послышались свистки, призывающие рабочие команды спуститься со стены. Получил ли Морис жизненно важную информацию, которую вожак передал ему жестами со скалы? Без бинокля Цезарь не мог точно знать, дошли ли нужные сведения до его друзей и союзников за пределами лагеря. Он мог только надеяться на то, что все развивалось в соответствии с планом.
Иначе не на что было надеяться.
* * *
Девочка наблюдала за тем, как обезьяны спускались со стены. Плохие люди с ружьями вели их в клетки. А очень большие ружья теперь стояли на вершине стены, в которой уже не было дырок. Она понимала, что в плохое место ходить было нельзя, даже если очень хотелось.
Опустив бинокль, она стала безмолвно смотреть на видневшийся вдали лагерь, беспокоясь об обезьянах. У плохих людей было слишком много ружей.
И они обижали ее друзей.
А ее другие друзья были под землей, уже очень долго. Неужели с ними что-то случилось? Забеспокоившись, она спустилась в колодец и отправилась на поиски. Туннель был страшный и темный, но она продолжала идти по нему, пока не уткнулась в бетонную стену, загораживающую путь. От стены в разных направлениях расходились два других туннеля.
«В какую сторону идти?»
Она немного подумала и пошла наугад. Она шла и шла, потом немного заволновалась – правильный ли туннель она выбрала, – но очень скоро приободрилась, увидев впереди свет фонаря. Пошла на него и нашла Мориса, который копал стену голыми руками. Земля налипла на его мохнатую шкуру. Еще больше земли было сложено в кучу у стены туннеля.
Он быстро и целеустремленно копал.
* * *
Едва слышные шаги насторожили орангутанга. Морис прервался, чтобы посмотреть на девочку, и одобрил ее присутствие. Его беспокоило, что они опять слишком надолго оставили ребенка на поверхности.
«Но здесь еще так долго нужно копать, – подумал он. – И времени так мало».
Беспокоясь о том, чтó могло заставить девочку пойти на его поиски, он внимательно посмотрел на ее лицо и показал пальцем на потолок, стараясь понять, все ли было тихо и спокойно на поверхности. Она все еще плохо знала язык жестов, но ему нравилось думать, что между собой они общались всё лучше и лучше.
Она серьезно кивнула, и этот кивок Морис воспринял как подтверждение того, что люди их еще не обнаружили. Он улыбнулся ей – ему было приятно, что она понимала его.
«Ты очень храбрая», – показал он жестами.
Она в смятении уставилась на его большие выразительные пальцы и терпеливо повторила жест: «Храбрая».
Сосредоточившись на жесте, она нахмурилась, потом несмело повторила его еще раз.
«Храбрая?» – показала она в ответ знаками.
Морис кивнул, гордясь ее успехами. Она сильно продвинулась с тех пор, как они нашли ее в заброшенной лачуге. Он так и не понял, почему она стала немой, но говорить можно было разными способами, а она, кажется, училась очень быстро.
Девочка радостно улыбнулась ему, счастливая тем, что быстро запомнила жесты. Потом ее улыбка угасла, потому, наверное, что ей в голову пришла новая мысль и смутила ее. Она взмахнула своими маленькими руками и спросила жестами: «Обезьяна?»
Морис не понял, о чем она спрашивала. Удивленно посмотрел на нее.
«Я? – еще раз спросила она жестом. – Обезьяна?»
Теперь он понял. Ребенок, конечно, был немой, но не слепой. Девочка явно заметила, что больше походила на людей, чем на обезьян, несмотря на ее нынешнюю компанию. Он не мог винить ее в том, что она запуталась, хотя и не знал точно, что ей ответить. Простых ответов на этот вопрос у него не было, по крайней мере таких, которые не заставили бы ее засомневаться еще сильнее в собственной идентичности. Люди были врагами. Обезьяны защищали ее. Что он мог ей ответить?
– Ты…
Не найдя нужных слов, он увидел сверкающее серебристое решение, выглядывающее из кармана ее куртки. Наклонившись вперед, он осторожно вытащил хромированную автомобильную эмблему у нее из кармана и показал безделушку ей. Блестящие стальные буквы составляли слово из давно исчезнувшего мира машин и консюмеризма.
– Нова, – громко сказал он и показал на нее пальцем.
Девочка забрала эмблему обратно, повертела ее в руках, наслаждаясь тем, как буквы блестят в свете фонаря, и улыбнулась во весь рот. Теперь она знала, как ее зовут и кто она такая.
Она была Нова.
Сцену прервало чье-то нетерпеливое пыхтение. Из устья туннеля появился Плохая Обезьяна, почему-то очень возбужденный. На какое-то мгновение Морис испугался, что опять случилось что-то нехорошее, но потом понял, что шимпанзе был больше возбужден, чем встревожен.
– Идем! – нетерпеливо воскликнул Плохая Обезьяна. – Идем смотреть!
Морис и Нова побежали выяснять, что так взволновало шимпанзе. В спешке они не обратили внимания на струйку воды, сочившуюся из почвы, в которой копался Морис. Вода прибывала, и никто ее не замечал.
29
– … Тридцать пять… Тридцать шесть… Тридцать семь!
Подводя Мориса и Нову к свежевыкопанному туннелю, Плохая Обезьяна сосредоточенно считал шаги. Дойдя до конца выкопанного прохода, он повернулся и широко развел руки в стороны, гордясь проделанной работой. Он был очень доволен собой.
