Что еще они могли сделать?
* * *
Цезарь прижался к прутьям решетки – так было удобнее принимать участие в дискуссии с другими обезьянами, сидевшими в загоне. Негромко ухая, Ракета и остальные смотрели на него сквозь решетки своей собственной тюрьмы. Обсуждение должно было происходить скрытно, и Цезарь был благодарен тому, что обезьяны предпочитали язык жестов, а не звуковую речь. Если действовать осторожно, охранники могли вообще не заметить, что обезьяны общаются.
– Мы не можем копать дальше, – настаивал Ракета. – Вода зальет весь туннель.
Но Озеро и многие остальные отказывались соглашаться с этим.
«Если мы не будем копать дальше, – показала она жестами, – мы никогда не вернем наших детей! Как мы вытащим их оттуда?»
Возбужденные родители ухали, соглашаясь с Озером и разделяя ее беспокойство. План был простой – выкопать еще один туннель к загону, в котором содержались дети, и дать им выбраться на волю через туннель вместе с остальными – но неожиданное наводнение сделало это невозможным. Возбужденное уханье становилось все громче и громче, поскольку убитые горем обезьяны требовали, чтобы их потомство было спасено любым способом, даже несмотря на почти непреодолимое препятствие, вызванное затоплением; Цезарь стал беспокоиться, что усиливающийся шум привлечет внимание охранников.
Он поднял лапу, успокаивая обезьян, и оглядел часовых, выставленных по разным углам. Останутся ли его обезьяны в живых – это зависело от их молчания. Последнее, что им было нужно, – это насторожить врагов в тот момент, когда обезьяны уже были готовы выбраться на волю. И не было ли уже слишком поздно? Ракета и остальные обезьяны посмотрели на сторожевую башню, торчавшую прямо над клеткой Цезаря, и в этот момент часовые подошли к самому краю смотровой площадки, чтобы посмотреть, откуда идет шум. Цезарь расслышал, как солдат по имени Бойл негромко выругался. Он даже мог представить настороженное выражение лица этого солдата, который следил за обезьянами, находившимися внизу – и ставшими вдруг тихими и послушными. Они бесцельно мотались по загону, не пели и не разговаривали; Бойл попятился от края стены и нашел себе местечко на сторожевой башне, где можно было спрятаться от пронизывающего зимнего ветра.
– Осторожно, – предупредил Цезарь своих обезьян. – Ждем.
Несколько минут прошло, прежде чем Озеро осмелилась продолжить спор. Не поднимая высоко лап, она жестами показала остальным:
«Мы должны понять, нет ли других способов добраться до наших детей…»
Цезарь ценил ее заботу о Корнелиусе и других детях, но решил, что этот спор зашел слишком далеко. Скоро настанет утро, а вместе с ним придет смерть от рук Полковника и его убийц.
«У нас нет времени, – показал он знаками и покачал головой. – Мы должны бежать сегодня ночью. Это наш последний шанс. Детей мы должны оставить на поверхности».
Остальные обезьяны внимательно следили за его руками, не пропуская ни одного слова. Ракета внимательно посмотрел на него. Знаками спросил Цезаря: «Как?»
* * *
В солдатских казармах гасли огни, один за другим. Бойл, хмурясь, завидовал всем остальным мужчинам и женщинам, которые спали себе спокойно, пока он торчал на сторожевой башне и следил за макаками в клетках.
«Так уж мне выпало, – беззвучно брюзжал он. – Готов поспорить, многим парням повезло сегодня ночью, а тут уж ничего не поделаешь – война у ворот. Хоть бы мне чего-нибудь досталось перед тем, как стрельба начнется».
Хорошо хоть, что конги успокоились, недавно еще шумели. Он спросил себя: может, они догадались, что завтра их расстреляют, и от этого разволновались? Он понимал: когда узнаёшь, что это твоя последняя ночь на земле, это очень расстраивает.
«Очень все непросто», – подумал он.
Завтра наступит, и то, что знали обезьяны и чего они не знали, будет не важно – они будут просто дохлым мясом. Он сам собирался проследить, чтобы с каждым мерзким конгом разобрались как надо, и следить он будет с особой тщательностью.
Теперь все равно приходилось еще одну ночь сторожить их. Он был, конечно, уверен в том, что тупые конги не будут его беспокоить больше, чем прежде, но Полковник надеялся, что каждый солдат должным образом будет нести свою службу, а Бойл очень не хотел его разочаровывать. Полковник был великий человек – с точки зрения Бойла – и единственной надеждой человечества на то, что чертовы обезьяны не смогут захватить всю планету.
«И очень плохо, что бесхребетные неудачники с севера этого не понимают».
Он взглянул на старомодные механические часы, которые кто-то установил на башне, и увидел, что ему пора проверить обезьян еще раз. Застонав, он встал со своего места, где листал старые эротические журналы, спасенные из развалин заброшенного круглосуточного мини-маркета, и, собравшись с силами, отправился навстречу ледяному зимнему воздуху за пределами теплого укрытия на крыше сторожевой башни.
«Пора проверить обезьянье логово», – кисло подумал солдат. Взяв с собой термос с горячим кофе, он вышел из укрытия и ступил на узкую галерею, проходившую вдоль крыши. Там он обнаружил, к своему разочарованию, что снег пошел снова. Изо рта шел пар, а холод мгновенно вытянул из тела все тепло, которое еще оставалось, пока он сидел в помещении. Бойл отхлебнул из парившего термоса и стал спускаться к обезьянам, сидевшим в загоне этажом ниже. Прожектора периодически освещали загон, и никаких нарушений пока не было видно.
«Вроде как все спокойно», – решил часовой. Перед тем как зайти внутрь загона, он решил ненадолго задержаться и полюбоваться громадной стеной, защищавшей лагерь от неприятельских сил, ожидаемых Полковником. Укрепление выглядело грандиозно, и артиллерии на стене стояло столько, что можно было отбиться от небольшой армии, – но будет ли этого достаточно, чтобы отбиться от войск, которые враги Полковника бросили на войну с ним?
«Кажется, мы очень скоро это узнаем».
Солдат отвернулся от ограждения и собрался уже идти внутрь, когда, без всякого предупреждения, что-то холодное и мокрое шлепнуло его в затылок, да так сильно, что голова заболела. Термос едва не выпал у него из рук, пролив часть содержимого под ноги.
«Какого черта?..»
Бойл обернулся и наклонился вниз, чтобы рассмотреть, что его ударило, и увидел комок густой мокрой грязи. Он с отвращением стряхнул грязь с брюк и снова повернулся в сторону ограждения. Отвращение переросло в ярость, когда он, подскочив к перилам, посмотрел вниз, на загон, где содержались обезьяны. Его лицо зарделось от гнева. Тонкая вена забилась на виске, когда он в ярости крикнул:
– Эй, вы! Животные!
Объятый жаждой мести, он бросился вниз по лестнице, а потом через двор, к загону. Открыл ворота, распахнул их пошире. Потом, ворвавшись в загон, он немного пришел в себя и закрыл ворота за собой, перед тем как направить ружье на конгов, которые в страхе бросились от него врассыпную, как они и должны были, черт бы их всех побрал, сделать.
