Богданов угрюмо на него покосился.
— Да, конечно, ага. Какой-то карманник крадет в метро что-то, из-за чего хозяин этой вещи аж под поезд прыгает. Опер пытается установить личность прыгуна, выезжает на адрес, и там взрывом убивает опера, еще двоих ментов и разносит половину девятиэтажки. Мы пытаемся подобраться к карманнику и едем к законнику, который мог что-то знать. И натыкаемся на его труп, которому отрезали и сломали все, что можно сломать. Базара нет, Гущин, это все никак не связано — так, совпадения.
— Да я просто, варианты озвучиваю, — обиделся Гущин. — Значит… Значит, эти люди искали Кадыка? Как и мы?
— Если у них есть эта запись, — Богданов ткнул в монитор. — Я не уверен, что она у них есть. Они ищут не конкретно Кадыка. Они ищут того, кто работает на нашей станции. Того, кто спер это что-то из кармана их кореша-прыгуна.
— И что это могло быть? Деньги?
— Не смеши меня. У прыгуна были не такие большие карманы, чтобы уместить столько, что ради этого бабла стоило убить четырех человек. И это только пока четырех.
— Кредитная карта? Документы? Алмазы какие-нибудь?
— Кенгуру, телескоп, адронный коллайдер? — разозлился Богданов. — Ты собираешься все вещи в мире перечислять? А можно не вслух?
— Я просто думаю. Как и вы. Интересно, труп Шарика уже нашли?
Богданов покосился на часы. Десять вечера.
— Да уж наверняка. Завтра утром надо будет сводку проверить. Ты точно там ничего не лапал? Пальцев не оставил?
— Само собой, чисто все. Только все равно не по себе… Может, не стоило нам валить оттуда? Вызвали бы ментов, как полагается, и…
— Я себе еще не враг. Мне уголовное дело грозит за подставу карманника. Я не хочу стоять над трупом короля карманников, глупо щериться и говорить: «Ой, знаете, это не я, это все просто одно большое недоразумение». Тогда ведь точно закроют. И меня, и тебя. И сразу закроют, пацан. Тут с тобой цацкаться никто не станет.
В кабинет заглянул помощник дежурного. Богданов и Гущин разом напряглись.
— Мужики, от оперов кто дежурит? Гущин, ты? Подъем. ППСы чувака с наркотой доставили. Займись.
Богданов засобирался домой. Гущин распрощался с ним, после чего захватил пару бланков для оформления и направился к дежурке. На скамейке перед решеткой, отделявшей дежурную часть от фойе, под охраной постового сидел высокий черноволосый парень. Гущин не выдержал и вздохнул, сразу узнав это лицо. Парень официантки Оли.
— Что у него?
— А вон, сам посмотри.
Изъятое лежало в дежурке. Это был пузырек от какого-то лекарства с темной жидкостью. Гущин приподнял его, рассматривая на цвет.
— Что за бурдомага?
— Лучше бы уж бурдомага, — буркнул дежурный, не отрываясь от журнала, в котором усердно что-то записывал. — Это же «крокодил». У нас торчки в последнее время в таких шкаликах повадились его перевозить.
«Крокодил»… Естественно, Гущин был в курсе, что это такое, хотя и работал далеко не по наркотикам. Самая мерзкая отрава, которую только мог придумать человек, и без того ведущий себя так, словно основным его инстинктом давно стало не выживание, а скорейшее, любыми путями, самоуничтожение. Дико токсичная дрянь, вызывающая почти мгновенную зависимость. Гущин выругался, быстро вышел из дежурки и шагнул к уныло ссутулившемуся на скамье парню.
— Имя, — рякнул он.
— Вячеслав…
— Давно на игле?
— Я не наркоман.
— Руки показал, — скомандовал Гущин и, видя, что тот колеблется, рявкнул: — Засучил рукава, быстро!
Вячеслав предпочел не конфликтовать, видя буйный нрав опера. Вздернул рукава до локтей, открывая взору Гущина характерные язвы, начинавшие формироваться на коже. Значит, некроз тканей уже начался. Скоро кожа начнет отмирать и отсоединяться от костей.
— Твою мать… Оля тоже?
Вячеслав вздрогнул, услышав имя подруги.
— Что?
— Ты глухой или как? Я говорю, Оля — тоже торчит?
— Нет, вы что! Она вся из себя правильная и… — Вячеслав замер на полуслове. — А вы ее знаете? Блин… Не говорите ей. Я серьезно, не говорите ей, что меня, ну, что меня хлопнули, я…
Гущин, не в силах бороться с внезапно накатившей на него яростью, отвесил наркоману мощный подзатыльник, от которого тот свалился со скамьи на пол. Брезгливо посмотрел на свою ладонь, тут же пожалев о поступке, и отправился мыть руки, перед этим бросив ППСнику:
— В допросную этого тащи.
Богданов не пошел домой. Возможно, ему тоже не улыбалась перспектива сидеть в одиночестве в четырех темных стенах, пока не сморит сон. Богданов отправился к Полине. Без выпивки. Он планировал провести спокойный вечер и хоть на полчаса притвориться, что проблем — просто нет.
— Витя, слушай.
— Мм?
— Я так больше не могу.
Богданов собирался в душ, чтобы после ванной затащить Полину в постель и раствориться в ней.
— Я могу не идти в душ, если тебе это не нравится.
— Я не про душ. Я про нас. Ты… Раз в неделю ты приходишь, мы едим, иногда выпиваем, потом спим — а утром ты уходишь. И все. Так уже сколько продолжается, год? Я не могу так. Я не хочу так.
— Надо же, — растерянно отозвался Богданов. — А я думал… Мне казалось, обоих все устраивает.
— Тебя может быть. Меня… — Полина невесело улыбнулась. — Я ведь знаю, о чем ты думаешь.
— Правда?
— Я и сама понимаю, что у меня мало шансов найти нормального мужика и создать семью. Чтобы как у всех. Но я ведь не чурбан. Я живая. У меня тоже есть инстинкты. Потребности. Желание иметь семью. Детей. Быть в безопасности. Понимаешь меня?
Богданов хотел сказать, что она ошиблась, и ни о чем таком он не думал. Поэтому Богданов промолчал.
— Для чего я тебе, Вить? Ну вот честно. Давай честно! Чтобы было где отсидеться, когда скучно? Поесть борщ, когда захочется? Чтобы было с кем переспать?
— Ты не понимаешь, — решился протестовать Богданов. — Полина, я ведь говорил тебе уже. У меня работа эта чертова…
— Не надо про работу. У нас в стране полицейских — целая армия. И что, у всех то же самое? У многих семьи. У Машки вон муж полицейский.
— У Машки?
— Знакомая. Неважно. Мне интересно… Я сама, как человек, как женщина — я тебе нужна вообще?
— Полина, не все так просто.
— Нет, все всегда просто. Черное всегда черное, белое всегда белое. А розовое в полоску — это всего-навсего розовое в полоску, и ничего больше. Те, кто говорят, что все сложно, хотят просто все запутать.
Богданов подумал и потянулся к футболке, которую только что снял.
