Перед отлетом Донсков поблагодарил щедрых рыбаков за гостеприимство, за вкуснейшие креветки, великолепный набор массандровских вин, поданных в большом разнообразии и изобилии. Свою признательность он высказал и судовому коку, хмурому пожилому толстяку в очках с выпуклыми линзами, на котором лежала основная забота об удовлетворении совсем неплохого аппетита гостей. В ответ толстяк сказал, чуть кося в сторону:
– Вы думаете, рубали креветки и пили Массандру? Как бы не так, товарищ начальник! Он, – кок толкнул себя в мягкую грудь, – знает, что вы глотали. К сожалению, да-с! Вы съели пароварочный котел, бухту манильского троса и новую электроплиту, о которой давно мечтает мой камбуз!
– Как?
– А вот так! Вино-то и закусочка в накладной названы ширпотребом, товарчиком, который при нынешних временах повсеместно и широко употребляется. Приятного аппетита, молодой человек, если будут колики, не обижайтесь! Это я к слову – сейчас такое переваривают все.
Неприятный разговор Донсков передал Хетте Ивановичу, по чину возглавлявшему команду гостей, и попросил «съеденные вещи» купить на деньги из собственных карманов. Сейчас он во второй раз слушал доводы в пользу устроителей праздника, гневные эпитеты в сторону «кока – старого ворчуна», обещания, что котел и плита будут стоять на своих местах и без его грошей, но согласиться снова не мог.
– Мне пора лететь, Хетте Иванович. Деньги в твой кабинет привезут. И не заставляй меня обращаться по такому поводу в райком. Неудобно как-то. Договорились?.. Ну вот и хорошо. Здоровья тебе!..
Теперь взлетала Наташа. Вертолет дернулся, но, укрощенный, мелко задребезжал металлическими скамейками, растянутыми вдоль бортов. Запрыгал груз, положенный на них. Затряслись щеки у обоих пилотов и ручка управления в руке Наташи.
– Додай оборотов и быстрее переходи трясучий режим, – подсказал Донсков. – Нужно чувствовать оптимал. Тебя что, командир не учит?
– Все больше по штурманской гоняет.
– Тоже нужно. После твоей промашки с запретной зоной. И особенно здесь! – Донсков кивнул в левое окно, в Хибинский хребет, где плато Расвумчорр краснело пятнами хламидомонадного
38 снега. В мае снег расцветает ярко-бордовыми заплатами, но и сейчас, в июле, он еще не потускнел, и хорошо было заметно, как на красные пятна валом наползает сизая густая дымка.
– Скучно с тобой летать, Наташа, все молчишь да молчишь.
– Я-то?
– Ты-то, – улыбнулся Донсков. – Расскажи какую-нибудь историю.
– У меня биографии нет.
– Неужели? Как родилась, так и в авиацию годилась?
– Я отчаянной всегда была. Из школы выгоняли.
– За двойки?
– Общественное лицо учителя измарала, авторитет его пыталась подорвать.
– О, серьезное обвинение!.. Одна подрывала?
– С мальчишками водилась. У меня даже кличка во дворе была: «Лужок»! Ребята делали все, что я хотела. Даже отвечать их научила по-военному: «Есть, Лужок!», «Слушаюсь, Лужок!»… И вот однажды я велела им наказать учителя физкультуры. Мастера спорта!
– Неужели твои мальчишки решились связаться с мастером спорта?
– Он мастером по шахматам был. Такой маленький, противный очкарик. А на занятиях по физкультуре практиковал только лошадиный спорт: стометровка, кросс, прыжки. Вот я и сказала ребятам – накажите. Неделю готовились. А он чуть не умер после этого.
– Били?
– Что вы, Владимир Максимович! Незаметно сперли шахматную доску-сундучок, с которым он расставался только во время уроков, фигуры оттуда высыпали, а посадили мышей. Сереньких. Штук пятнадцать! Он раскрыл доску в учительской… Чего вы грохочете?
Донсков представил, что творилось в учительской, когда приперченные мыши прыснули в разные стороны, затрясся от смеха. Из глаз покатились слезы. Он размазывал их тыльной стороной ладони по забурелым от ветра скулам и хохотал.
– Хи-хи, – хихикнула, глядя на него, Наташа. – Хи-хи-и. – Вдруг, зараженная его смехом, бросила управление вертолетом и закачалась из стороны в сторону.
Вертолет, пролетев немного, начал крениться. Донсков, еще смеясь, схватил штурвал.
– Да за такие проделки вас надо было расстрелять сухим горохом!
– Исключить решили! А на педсовете что было, ох что было! Сначала чинно, а потом как закричат все. Особенно математичка! Пока мышей не переловили, она в шкафу сидела. А литераторша в окно прыгнула, благо – первый этаж. Тогда математичка предсказала мою судьбу. По ее мнению, я – диверсант и постоянно буду прописана в колонии строгого режима, так как мне уже сейчас не место среди нормальных советских детей… Покричали, потом устали. А мне маму жалко, она сидит рядом и плачет. Я сказала, что все осознала, притом глубоко, и больше не буду. Директор предложил извиниться перед человеком, чей авторитет мы хотели взорвать. Извиняться я принципиально не стала.
– Выгнали?
– Извиняться я не стала, а подошла к физкультурнику и поцеловала его в щеку. Тут как-то все притихли. Я оглянулась и в другую щеку его чмокнула. Тогда он снял очки, похлопал глазами – а ресницы у него во какие были! – и погладил меня по головке.
– В каком классе училась?
– Восьмом.
– За что же ты посмеялась над таким добрым человеком? Плохим физкультурником был?
– Он красивый, а на меня не обращал внимания.
– Ишь ты!.. Приготовься к посадке, Наташа. Оленей видишь?
– Где?
– Вон целое стадо в озере. Головы торчат, видишь? Да не кустарник это – олени от овода прячутся. А вон и куваксы пастухов…
XIII
Руссов привез в Город небольшой «десант» из Нме: Павлу Комарову нужно было выписать кое-какие запчасти в Сельхозтехнике, Лехнову с Батуриным вызвали в инспекцию управления «на ковер» за нарушение границы запретной зоны в одном из полетов, Ожников прилетел по своим кадровым делам.
– Ну, Федор, до встречи! – Батурин протянул руку пилоту. – Нас не ждите, доберемся обратно на рейсовом Ан-2. Кроме интендантских дел, заданий нет?
– Нет.
– Сколько думаете провозиться? Часа три? – спросила, подмигнув Батурину, Лехнова.
– Два, – также односложно ответил Руссов.
– К друзьям не хочешь заглянуть? – поддержал разговор Ожников.
– Нет.
– Ты, Руссов, хоть бы девушку в украл Городе и в Нме привез. Не надоело одинцом жить? – спросила Лехнова.
– Нет.
– Ну вот и наговорились, как чаю напились. Летаешь ты, Федя, классно, а вот когда говорить научишься, не знаю, – улыбнулся Батурин. – Удачи вам и ветра в хвост, ребята!
