– Смотрю, в тепличку наладилась, проводила?
– Ушел.
– Я при нем-то не хотела, – выкатила глаза на круглом простодушном лице Раиса. – Мне шепнули: торговля ювелирку получила.
– С бриллиантами? – с ходу выдала интерес Евгения Никитична.
– С ними! Ты бы своего настропалила, пусть авторитетом попользуется. А то, как на шахте горбатиться, вспоминают и про депутата, и про делегата, и про члена райкома с обкомом! Вон, в брехаловке нашей читать про него не успеваешь. Пускай торговля, – прикрыла она глаза, слегка оттопырив губы, – сводит твоего члена в закрома.
– Раиса! – брызнула улыбкой Евгения Никитична.
– А на кой черт он в обкомах заседает? – беззлобно сощурилась она. – Ну, возьмем по паре цацек, наши мужики сколько золотища нарыли, а ту-ут… – Она скорчила брезгливую гримасу.
– Заставь его! – Евгения Никитична открыла печную дверцу, по лицу ее загуляли отблески пламени, она сунула в топку еще пару поленьев. – За кого другого пойдет горло драть, а для себя – с места не сдвинешь. В «москвичонок» наш садиться страшно. Иди, говорю, прямо к Пухову. Набычится и молчит весь вечер, только пыхтит.
– А ты ему ночью пыхтеть не давай! – Раиса повела круглыми плечами, отчего под кофтой колыхнулась мощная грудь. – Пусть во сне причмокивает. – Она расхохоталась, хлопая ладонями по широким бедрам. – Сам побежит – как пришпоренный!
– Ты больно своего пришпорила, – хохотнула Евгения Никитична.
Муж Раисы, Михаил, работал водителем. Ростом был невысок, а в комплекции уступал жене вполовину. Михаил обладал редким терпением, даже подвыпив, вел себя удивительно миролюбиво, понуро, будто круговой конь, выслушивал упреки жены. Казалось, ничто не может вывести его из состояния переживания собственной вины. Тихо и невнятно он что-то бурчал в оправдание. И лишь когда Раиса, войдя в пыл, желая задеть побольнее, нависая над ним грозным утесом, с обидной укоризной выкрикивала: «А еще коммунист!» – он приходил в себя, удивляясь подлости приема и глубине нанесенной обиды. Пока сознание Михаила наливалось готовностью отдать команду телу, Раиса отскакивала подальше, как опытный боксер-тяжеловес, кружа по квартире.
– Рысачит, грех жаловаться, – вздохнула она. – Только за партию в драку лезет. Чем она его за это место зацепила и держит? Ладно, пойду. – Раиса повернулась к выходу. – Ты все же поговори, я вечерком загляну. Да, – остановилась она, – Зойку видела, Костя из артели вышел. С мужиками звала, мирить их хочет. Может, Серый его обратно в бригаду возьмет.
– Отчего не повидаться… – Евгения Никитична потопталась на месте, пора было собираться в школу. – А эти, ну их! Пусть сами разбираются. Завтра опять Советскую власть не поделят, а мы с тобой виноватые будем.
На участок приехала новая смена. Горняки потянулись из шахты в вагончик. Пока Крупнов выдавал задания, успели сбросить пробитую пылью рабочую робу, вытереть проштукатуренные чернотой лица, с которых, измученные пылью, глядели красные глаза.
За просторным столом вмиг стало тесно. Кто-то из шкафчика на стене достал пачку индийского, высыпал в литровую банку, плеснул кипятка из фыркающего на печке чайника.
– Слыхал, Федотыч, Костя Плескач из артели дернул, назад просится.
– У тебя, что ли? – Крупнов отхлебнул крепкого, обжигающего чаю.
– Зачем у меня? У бригады.
Плескач, старинный приятель Крупнова, ушел из бригады два года назад. Все думали, потянулся за старательским рублем, хотя и недоумевали – в бригаде заработки не меньше. Но уходил Плескач после ссоры с Крупновым, а в старатели – ему назло.
Как-то сидели на майские праздники у Крупновых, ели плов. Сергей научился готовить его в родной Киргизии. И есть заставлял, как полагается, без закусок, только с овощами. «После селедки да салатов какой плов!» – пресекал он попытки Евгении Никитичны подсунуть чего-нибудь на стол.
Пока женщины готовили чай, мужчины вышли на улицу.
– Слыхал? – спросил Константин, глядя на гряду заснеженных сопок. – Дорогу через перевал собираются резать. Артель Зыкина подряжается. Хотят за два года перекинуть. Сорок верст до трассы, а там и до Городка рукой подать.
– Зыкин нарежет, – буркнул Крупнов. – Он хоть одну дорогу положил? А тут через перевал, по прижимам. Денег половину сопрет.
– Но дорога-то нужна. Все лето с прииска носа не высунешь.
– Куда тебе его высовывать? – улыбнулся Крупнов.
– Кроме тебя, что ли, не к кому? – Взгляд темных глаз хлестнул Крупнова.
– Да не об том я. – Он удивился, что это с Костей? – Дорожников звать надо. Там повороты закрытые, соображение требуется.
– Эти не сообразят, значит?
– Где смогут – сообразят, а где нет – схалтурят. У них в крови.
– А-а-а! – грубо отмахнулся Плеская. – Только они, что ль? Сходи, посмотри, бульдозеры привезли. – Он ехидно осклабился. – Опытные образцы, а болты кувалдой вбиты!
– Ты всех под одну гребенку не чеши! – повысил голос Крупнов. – Ишь, выискался.
– И ты напраслину не возводи, старатели не хуже нас с тобой.
– Рвачи! – Крупнов не мог взять в толк, с чего так взъелся Костя, и, не найдя подходящего объяснения, повторил: – Только о себе думают.
– А ты ночей не спишь, обо всех печешься? В обкомах заседаешь, видать, там обучили думать-то.
Оба хорошо понимали, о чем идет речь. Вокруг каждого прииска, как мужички-боровички, сидело несколько старательских артелей. Они уже и отдаленно не напоминали вольных искателей с лотками. Артели крупнели, мало отличаясь от приисковых участков, за одним исключением – артель не жила: она спала и зарабатывала деньги. Горбатились ради другой, маячащей впереди, жизни.
Четыре года назад они возвращались из отпуска. Меняли аэропорты и самолеты, наконец выгрузились из «Аннушки» возле поселка. Вечером ужинали у Плескачей. Не могли сразу оттолкнуться от привычки вместе проводить вечера. Пришли Раиса с Михаилом. Они оставались на хозяйстве: следили за квартирами, поливали, проветривали теплицы.
– Видал урожай! – тряс кулаком Михаил, затащив их в теплицу. – На арбузы поглядите! Во! – Михаил свел руки в широченное кольцо.
– У тебя, – рассмеялся Константин, – как у рыбака: в руках чебак, а в глазах – таймень. Чего в кармане-то зажал? Покаж!
Держа губами сигарету, Михаил важно, неспешным движением достал из кармана только что полученный подарок – зажигалку «Зиппо», купленную Крупновым на одесском «Привозе».
– Примус, ей-ей, примус, не эти газовые финтифлюшки, – зачарованно следил Михаил за оранжево-синим пламенем, рвущемся точно из руки. – А меня, пока вас не было, – клацнул он, накрыв пламя крышкой, – в артель сватали.
– С Раисой советовался? – пряча улыбку, спросил Крупнов.
– Без меня обойдутся, – с деланным равнодушием отмахнулся Михаил. – Всех денег не заработаешь, а мне спешить некуда. Чего по баракам скитаться.
