– Полагаете, сточат? – Мельников вдруг подумал, что они с Орликом говорят, словно люди с Острова другого Времени. Над этим островом также всходили солнце и луна. Менялись запахи морозного снега и летних трав. А простые вопросы требовали простых и ясных ответов: каков закон твоей жизни, исполняешь ли ты его? Но интерес был следствием практичной житейской логики: если ты становился звеном в цепи отношений, от тебя зависела прочность этой цепи и могла зависеть чья-то жизнь, потому что здесь не отгородиться от природы. Жизнь и работа сплавлены с ней в одно целое. Сюда входят и лютые морозы, и безлюдье тайги, и сумасшедшие реки, не прощающие слабости и беспечности.
«Драка идет за тысячи километров, – думал Мельников, – но что останется после нее здесь?»
В последнее время он часто задавался такими вопросами, упрекая себя, что рассуждает как подполковник госбезопасности не своей страны, а другой, которую не умеет защитить. Идя против Сороковова, он подпишет себе приговор. Второго проступка ему не простят. Но Сороковов затевал незаконную добычу золота, хищение, подрыв валютных основ государства. А этим занималось его ведомство. Он не понимал, почему Сороковов сует голову в петлю, совсем недавно такое было невозможно. Выходит, партия сама разрушала государство, на защите безопасности которого стоял он, подполковник Мельников.
– Не пора ли пообедать? – донесся до него голос Орлика. – Егор наш не на участок ли помчался? Жена, поди, уже заждалась. У меня сало! – Орлик будто весь осветился изнутри. – Полтавское, три дня назад прислали. – Его лицо улыбалось, и глаза смотрели прямо в глубину осеннего окна так, будто за ним стояли не пожелтевшие лиственницы и три скамейки, соединенные в виде подковы, а на расписном рушнике лежал обложенный чесночком, завернутый в марлю, душистый белоснежный шмат сала с розоватыми тенями.
Вошел источающий удовольствие Перелыгин. Потирая руки, он легонько хлопнул по плечу Орлика и весело сказал:
– Ух, Палыч, и дело мы с тобой заварим! С экскаваторщиками договорился – на будущий год на «миллион» пойдут! Поддержишь?
– Поддержу, поддержу, – с хрипотцой ответил Орлик. – Курточку не снимай, обедать идем.
– А сало будет? – спросил Перелыгин, обходя стол.
– Вот! – Орлик повернулся к Мельникову, уступая ему дорогу, в голосе его слышалось торжество хлебосольного хозяина. – Он знает, что говорит!
От гостеприимного Орлика они вернулись ночью. Предстояли выходные, и Перелыгин решил хорошенько выспаться, но уже в половине восьмого его разбудил телефонный звонок.
– Дрыхнешь? А жизнь проходит. В окно посмотри, – зарокотал в трубку Любимцев. – На два дня вертушку занарядили оленстада облетать, свободный маршрут! Грех такой случай упускать.
– Я ночью только с прииска вернулся. – Перелыгин, забыв про сон и диван с книжкой, соображал, где что лежит.
– Вот и собирайся! Буду через полчаса, вернемся завтра, ничего не бери.
Это означало, что готово все: продукты, маршрут, место стоянки, время возврата и компания. Перелыгин торопливо запихивал в рюкзак теплый комбинезон, пачки патронов, патронташ, предчувствуя радость движения: прекрасно яркое октябрьское утро, прекрасно проснуться и лететь черт знает куда вместе с друзьями, прекрасно торчать в единственно правильной, нужной тебе точке на земле! Он достал волчью шапку, сунул в мешок разобранное ружье. Следовало соблюдать осторожность. Сороковов вел охоту за Любимцевым, а браконьерство с использованием авиации тянуло на крупные неприятности. Однако, как гласила одна из заповедей «Дальстроя»: «Делай, но не подставляйся».
Под окном засигналила машина. Перелыгин влез в сапоги на меху, натянул куртку, схватил рюкзак и скатился по лестнице.
Безотказная «восьмерка» уже стояла «под парами». Внутри, кроме пилотов, находились трое: Потапиков, Семен Рожков и директор местного быткомбината Варов. Рожков объяснил маршрут. Лететь предстояло за двести километров. Там хороший дом с баней, можно подстрелить оленя и даже лося, не считая зайцев.
Из кабины, согнувшись, выбрался командир авиаотряда Лимонов – крупный человек генеральской внешности, рано полысевший, курносый, с широким лицом и белесыми, невидимыми бровями. Он походил на удивленного белого медведя с голубыми глазами, производя впечатление надежности и прочности, сочетавшиеся с редким, острым, как осколок льдины, именем – Аскольд.
Лимонов оглядел компанию:
– Ну, граждане браконьеры, погоду дают хорошую, заберу вас завтра в три, а если не заберу, тогда держитесь, после как-нибудь заберу. – Лицо Аскольда таяло, излучая удовольствие: от шутки, от хорошего дня, от предстоящей работы, от этих мужиков, летевших черт знает куда и зачем.
Впрочем, «после заберу» – было вовсе не шуткой. В нелегальных вылетах существовало неписаное правило: о них знали только командир и экипаж. Они и прилетали в назначенный срок. Иногда вмешивалась погода. Однажды пришлось дожидаться восемь дней – лили непрерывные дожди. Кончились продукты, но вдоволь хватало рыбы, которую осточертело ловить, есть и даже видеть. На шестые сутки домашние запаниковали. Вылазка вскрылась. Больше всех неприятностей схлопотал Любимцев. Не хватились только Перелыгина, перед отлетом он предупредил редакцию, что летит на дальние участки. Отчасти так оно и было.
Увеличивая тягу, протяжно завыли двигатели, вертолет вырулил на полосу, замер, засвистел, набирая обороты винт, машина задрожала в нетерпении от хлынувшей в нее мощи и, коротко разбежавшись, понеслась над землей, слегка наклонившись к ней носом.
Тарас Лавренюк знал, что Сороковов вернется в воскресенье, поэтому утром в субботу взял из райкомовского гаража «уазик» свозить на рудник гостящего тестя. Мирон Андреевич всю жизнь проработал на шахтах Донбасса, заканчивал в Макеевке главным инженером и очень хотел посмотреть шахту в вечной мерзлоте. В квартире принудительно остался только Патрон – наглая овчарка, которую Лавренюк зачем-то за безумные деньги купил в отпуске крохотным милым щенком. Кличку придумал Перелыгин, поэтому почитался «крестным отцом». Патрон жил безвылазно в квартире, то есть в сплошном кошмаре – он сатанел, наглел, никого не слушался, имел массу недостатков. Его природа из последних сил боролась за сохранение уникальной наследственности августейших родственников, перечисленных в длинной родословной. Родня у него была еще та!
Через год Патрон вполне оправдывал кличку и был готов порвать любого. Лавренюк настойчиво предлагал Перелыгину забрать пса себе, но тот отшучивался, что не признает любовь при свидетелях.
Под злобный лай Патрона семейство погрузилось в машину: Кира устроилась на переднем сиденье, посадив на колени пятилетнего Федьку, Мирон Андреевич с двенадцатилетним Никитой сели сзади. Городок остался позади, и Мирон Андреевич спросил:
– Это и есть Колымская трасса? – Он приник к стеклу, разглядывая желтые лиственницы, заснеженные вершины сопок.
– Она, – резво отозвался Лавренюк. Ему очень хотелось, чтобы поездка удалась. Чтобы доставила удовольствие не только тестю, с которым сложились добрые отношения, но и Кире. А тут все было куда сложнее, он даже подозревал, что тесть приехал по ее просьбе. И сейчас радовался, что поступил правильно, придумав эту поездку. Глядишь, все и наладится. Каждый, в конце концов, живет еще какой-нибудь жизнью. Если все всегда делать правильно, а от тебя, черт возьми, только этого и хотят, можно с ума сойти.
