– Наш ответ Уолл-стриту, – сказала из темноты Тамара, стараясь рассмотреть Пухова, напоминавшего ей почему-то обиженного ребенка.
– Не так далеко от истины, – заметил Пухов. – Нужны хотя бы четверо для начала – это плюс миллион кубов. Технически и организационно мы поддержим – и политически тоже, – добавил он, решив, что шум в прессе не повредит. Неизвестно, как с Унаканом повернется.
«А все-таки он ничего мужик», – подумал Перелыгин.
Неторопливо взобрались на макушку. Отсюда серпантином разбегались две дороги на разные прииски. По традиции, остановились и вышли на небольшую площадку, будто белую тарелку, плывущую в черном небе. Звезды здесь светили не только над головой, но и вокруг. Стояла мертвая тишина. Скалы, скованные морозом, будто затаились, страшась неосторожного движения или резкого вздоха, способного разорвать их каменную плоть.
Без зрительных ориентиров ощущение пространства терялось: казалось, шагни за край – там пустота. Тамара зябко поежилась, пытаясь избавиться от странного ощущения невидимой высоты, и полезла в машину.
Когда они спустились в долину Большого Богучана и в дымке замерцали огоньки поселка, Пухов спросил у водителя:
– Все приготовил?
– А как же, – кивнул тот в ответ.
– Заскочим по дороге, поздравим хорошего человека. – Пухов повернулся к Тамаре, улыбнулся: – Видели живую легенду? Такую точно не встречали.
– Заинтриговали и перед гостьей оконфузили, – напрягся Перелыгин.
– Надо быть ближе к народу, – засмеялся Пухов. – Не только с «миллионерами» дружбу водить.
Они свернули к складам и метров через триста посигналили у ворот. Из вросшего в землю домика с двумя светящимися окошками неспешно вышел коренастый человек в обрезанных валенках и полушубке на плечах. Пухов вылез из машины, толкнул калитку и пошел навстречу.
Вскоре они сидели за столом, на печке дребезжал крышкой чайник, появилась миска с кусками вареного мяса, соленые помидоры, хариусы, мороженая брусника, холодец, распространяющий аппетитный запах чеснока, бутылка водки.
Хозяин оказался крепким стариком непонятного возраста. Из толстого свитера торчала короткая морщинистая шея, над ней выступал широкий упрямый подбородок. Лицо состояло из большого, плотно сжатого рта, плоского носа и широко посаженных острых раскосых глаз. Над прорезанным глубокими морщинами лбом щеткой нависали жесткие седые волосы. Когда старик ставил на стол пышущий жаром чайник, Перелыгин заметил, что держал он его без тряпки, голой рукой – широкой в кисти, с крупными узловатыми пальцами, на которых толстыми лопатками выделялись желтые ногти.
Было видно, что живет хозяин один, но присматривать за хозяйством сил хватает. Кроме телевизора на тумбочке среди самодельной мебели стоял сколоченный из «проморенных» марганцовкой досок книжный стеллаж, забитый толстыми журналами и сложенными кипами газет. Перелыгин заметил, что его газета лежала отдельной стопкой.
Водитель занес в дом коробку, перевязанную толстой веревкой. Хозяин принялся было резать веревку ножом.
– Оставь это, – сказал Пухов. – Мы строго по рюмочке и попьем чаю. Знакомьтесь, – обратился он ко всем сразу, – дед Толя – живая легенда.
– Живем пока, Антоныч, а тебе, гляжу, дома не сидится. Сам попраздновать не успел и другим не даешь. – Старик оглядел гостей. Он говорил ровным спокойным голосом, с легкой ухмылкой, пропустив «живую легенду» мимо ушей.
Во время войны дед Толя по прозвищу Японец занимал высокий пост заместителя начальника НКВД Сахалина, но в сорок шестом по ложному доносу его объявили японским шпионом. Возможно, за неизбежный карьерный рост – ему только-только исполнилось тридцать и он свободно владел японским. Получив десять лет, он оказался на Богучане. Здесь в сорок втором открыли богатые россыпи, а к появлению деда Толи основали прииск. «Даль-строй» не тратил время попусту.
Однажды, дежуря на пробуторке, во время короткой паузы в подаче песков, когда спала муть и сквозь чистую воду, бежавшую по шлюзу, стали видны крупные фракции осевших минералов, он почувствовал близость большого золота. Оно лежало рядом на ворсистых ковриках под трафаретами. Вид золота пробудил в нем интерес. Когда в июле внезапно остановился промприбор и начальство распорядилось мыть по-старательски, вручную, звезда деда Толи начала новое крутое восхождение.
Он быстро усвоил секреты обращения с лотком, научился сохранять в шлихе самые мелкие знаки. С морозами, когда останавливались промывочные приборы, а добычу продолжали лоточники из добровольцев, он рыскал по полигону, неизменно перевыполняя сменную норму в сто грамм. За каждый грамм полагался рубль с копейками, зачисляемый на лицевой счет, а еще – дополнительный хлеб, сахар, табак. Золота оставалось много, и он понял: сколько бы они ни ползали с лотками, собрать всё не удастся.
Иногда, кружа в лотке воду, отогретую тут же в чане на костре, он спрашивал себя: какое ему до всего этого дело? Провалилось бы это золото в тартарары. Наверно, его здесь столько, что никто не считается с потерями, а может, не пришло время считать. «Когда-нибудь вспомнят», – бурчал он, чувствуя, что его все сильнее увлекает свободный старательский поиск.
В пятьдесят четвертом деда Толю реабилитировали. Чуть раньше лагерная почта донесла об аресте английского шпиона Берии, на что он, криво ухмыльнувшись, шепнул соседу по койке: «Не верь этой чепухе. По-ихнему, я тоже шпион».
Ему объявили о восстановлении в партии и вернули партийный билет. Однако вычеркнуть из памяти допущенную дурь и несправедливость дед Толя не захотел. Партийный билет не принял и пошел в партию геологоразведочную – промывальщиком, где его путь пересекся с Пуховым.
Когда началась ревизия месторождений, дед Толя понял, что государственная политика в отношении золота меняется. Перемены оказались созвучными его размышлениям, и он работал не жалея себя. Победно прошлиховав долину ручья Саптагай, он намыл хорошее золото. Оно стало первой крупной удачей в его новой жизни. В долине разведали месторождение, и деда Толю внесли в список первооткрывателей. Наверно, он получил бы награду, но ему припомнили историю с партийным билетом. Пухов попытался вступиться, не помогло, и деда Толю из первооткрывателей вычеркнули. Судьба криво улыбнулась ему из прошлого. Дед Толя некоторое время соображал, как жить дальше. «Вероятно, – пришел он к неутешительному выводу, – так будет всегда». Поэтому, не обращая внимания на протесты и уговоры, забросил лоток и ушел в сторожа – наблюдать жизнь со стороны, ни во что отныне не вмешиваясь.
– По какому ж все-таки делу, Антоныч, – подсел к столу дед Толя. – Ешьте, – распорядился он. – Чем богаты. Подогревать народ вроде как рановато. А что в мои хоромы заглянул, премного благодарен.
– К Петелину журналистов везу.
– Этого знаю, – кивнул дед Толя на Перелыгина. – Часто по прииску шастает. Вон, у меня на полке, собрание его сочинений. А барышню не видел. Новенькая.
– По-моему, мы не встречались, – удивленный осведомленностью старика, сказал Перелыгин.
