— Закурить не найдется, начальник? — Никита обернулся. Из-за гранитной основы памятника выглядывал Карандыч. Он выглядел довольно живописно. В серых полувоенных тинейджеровских штанах, цветастой рубахе навыпуск, на ногах — солдатские берцы. Поверх рубашки — выцветшая рыболовная разгрузка.
— Бросил.
— Жаль. Значит, разговор у нас с тобой будет короткий. — Карандыч был настроен агрессивно. И хоть он стоял далеко, на Никиту все равно пахнуло паленой водкой.
— Зачем звал? — Карандыч вышел из-за памятника и присел рядом на бордюр.
Запах водки стал совсем невыносимым.
— А ты зачем прячешься?
— Да все по твоей милости. Я-то, дурак, думал, что помогу хорошему парню, дам ему тетрадку, которая бесхозно столько лет валялась, он сделает с ней то, что нужно. А на деле что получилось? — Карандыч недобро уставился на Никиту. — А на деле получилось, что был я человек неприметный, а теперь мне еще неприметней надо стать. Чтобы нехорошие люди меня не нашли.
— Что за люди? — переспросил Никита.
— Обыкновенные, — начал распаляться Карандыч. — По две руки, по две ноги, по одному туловищу и очень злые. На следующий день после того, как я тебя крайний раз видел, пришли они к нам, а мы как раз поминки по моему дому справляли. Взяли меня за грудки, ударили об стену и давай спрашивать, куда я дел то, что мне не принадлежит. Я их, главное, спрашиваю — вы про что говорите, — а они не объясняют. И опять — раз меня головой об стену. И опять: «Куда ты дел то, что тебе не принадлежит?» Я им говорю: «Да мне ничего не принадлежит, я бомж, че вам надо?» А они меня снова — хрясь головой об стену. «Куда ты дел то, что тебе не принадлежит?» И главное, понимаешь, на глазах моих людей. Оскорбительно. Я им говорю: «Вы че, про тетрадку что ли спрашиваете про офицерскую?» А они раз — и об стену меня не ударили. Вот я обрадовался, что наконец понял, что им надо. Они и говорят: «Ага». Ну а я говорю: «Отдал парню хорошему. Первый раз его видел».
Карандыч горестно махнул рукой:
— Черт меня дернул отдать тебе эту тетрадку. Лучше бы я ее вместо туалетной бумаги пустил. Короче говоря, сказал я им, как тебя зовут и как твоя фамилия. Давай, начинай обижаться.
— Поверь мне, Карандыч, они бы все равно к тебе пришли. — Никита покачал головой. — Тут все дело не во мне, а в том, что там написано.
— Ну а что там написано? Ну, белый офицер костерит вовсю красных. И правильно делает — они же его враги. Но я-то, к примеру, за красных, а не за белых. Я-то при красных хорошо жил. Пусть денег мало было, зато в завтрашний день, то я верил. А в девяносто первом ваши белые к власти пришли — и я на улице оказался. Ну, нашел он чего-то, так ведь куда он его дел, там тоже не написано. Я-то и надеялся, что ты умный парень, как-нибудь своим умом догадаешься, клад этот найдешь и со стариком потом поделишься.
Никита встал, отряхиваясь:
— Ты почти все правильно, Карандыч, сказал, кроме одного — никакие белые в девяносто первом году к власти не пришли. Это красные и остались, только масть сменили на зеленую — цвета бакса. И офицеров тех не тронь. Они Родину защищали. В общем, если тебе сказать больше нечего, давай пройдемся до твоего бывшего особняка. Ты меня туда на экскурсию сводишь, уже трезвого. Расскажешь, кто где жил, покажешь, где тетрадку эту нашел. Не знаю, поможет ли это мне, но если поможет, тогда и ты целее будешь.
Карандыч встал следом, посмотрел на часы — они у него занятные, командирские, без минутной стрелки. Поймав заинтересованный взгляд Никиты, Карандыч пояснил:
— Главное, знать, который час. А сколько минут, это неважно. Я готов. Пошли. Только там сидит сторож, и уже, скорее всего, ремонтники со штукатурщиками понаехали. Хотя, сколько дней прошло, как под охрану дом взяли, так один сторож и сидит. Никто не приезжает, ничего не делает.
Никита объяснил Карандычу, что дом находится в его юрисдикции, и они проникнут в него без всяких проблем. И смогут находиться там, сколько захотят. Такая перспектива несказанно обрадовала Карандыча. Он даже заправил свою гавайскую цветастую рубаху в штаны и стал выглядеть еще смешнее. Он весь проникся важностью момента. Вернуться в дом, в который его уже две недели не впускают, — ради этого приза стоит ввязаться в авантюру.
Никита поймал такси и посадил Карандыча на переднее сиденье. Тот приосанился, ну прямо как Тырич за два часа до этого — ребята из одной команды, — и деловито обратился к шоферу:
— Надеюсь, дорогой друг, что вы будете ехать достаточно быстро, чтобы заказанный мной шатобриан не остыл.
Никита хотел спросить у Карандыча, что такое шатобри-ан, — что-то ему подсказывало, хотя точно он этого не знал, что шатобриан не мог остыть, потому что был изначально холодным, но не решился разрушить созданный Карандычем образ богача-сумасброда. Карандыч еще больше распалился:
— А как вам кажется, дорогой друг, не слишком ли плотное движение на Тверской улице?
Водитель оценил высказывание Карандыча и разразился длиннейшей тирадой о московских пробках. Он крутил баранку одной рукой, а второй усиленно размахивал перед носом Ка-рандыча. Карандыч водил носом вслед за ней и приговаривал:
— Так не может больше продолжаться, мой дорогой друг, мы должны с этим что-то делать, как вам кажется?
И водитель отвечал ему:
— Мне кажется, что это плохо.
Карандыч нравоучительно тыкал большим пальцем назад в Никиту, не поворачивая при этом головы, и говорил:
— Вот видите, вот она, ваша революция.
Никита молчал, наслаждаясь спектаклем. Наконец они приехали. Карандыч с достоинством вышел из машины, и сунул пятерню в окошко.
— Позвольте, мой дорогой друг, пожать вам руку. Приятно увидеть еще одного такого же, как я, защитника человеческих ценностей в этом погрязшем в разврате и бесчинствах городе.
Водитель с не меньшим достоинством пожал протянутую ладонь и заметил:
— Да я вообще-то так… Но если надо, то я кого хошь… И вам спасибо.
Расцепив рукопожатие, Карандыч посмотрел на Никиту и строгим голосом сказал:
— Я надеюсь, мой друг, вы не обидите нашего прекрасного водителя. Мне кажется, он заслужил сегодня поощрения.
Никита, изо всех сил сдерживая смех, сделал большие глаза и ответил:
— Безусловно, всенепременнейшим образом оплачу все издержки нашего лихого извозчика и даже присовокуплю сверху.
Карандыч отпрянул, как от удара. Его переиграли. Он думал, что он один знает толк в изысканной речи в этом автомобиле, но короткий Никитин спич убедил его в обратном.
— Да-да, мой друг, — потерянно сказал Карандыч и пошел в глубь двора.
— Вот это мужик. Образован, а нас, шоферюг, понимает. Вот таких бы побольше, да в депутаты, а то в министры и в президенты. Вот тогда бы дело пошло. — Водитель с умилением смотрел вслед удаляющемуся Карандычу.
