— Да нет, я к вам, к вам, Тимофей Васильевич. Я историк, — сказал Никита жалостливым голосом.
— Ах, ты историк?! Ты из тех, кто все время врет и сам перед собой все время оправдывается?! Значит, ты историк?! Тот самый, который сначала говорил — Союз нерушимый республик свободных, а потом придумал СНГ?!
Никита прошел через сени в распахнутую настежь дверь гостиной. Перед ним была самая обычная деревенская комната в деревенском доме. Слева — прямоугольный тяжелый угловатый комод, весь увешанный вязаными салфетками и сверху заставленный фарфоровыми слониками разной величины, справа — широкий низкий дубовый стол, заваленный журналами и газетами, и впереди правее, в самом углу в кресле сидел маленький человечек, который встал с кресла, когда вошел Никита, и спросил:
— Историк? Написал-оправдал или написал-задумался?
— Тимофей Васильевич, я не бодаться пришел в политическом плане, а поискать то, что один человек, — потерял самым миролюбивым тоном, на который он был способен, ответил Никита.
— Поискать? Тогда не о чем мне с вами, молодой человек, говорить. Если этот ваш человек что-нибудь потерял, то это было очень давно, потому что, сколько я здесь живу, здесь ничего интересного не находили.
Скукоженный человечек постепенно выходил из тени, а Никита постепенно отступал все дальше в тень, из которой так и не успел выйти.
— Так, собственно говоря, зачем вы ко мне пришли?
Старичок лет сорок назад наверняка был гораздо выше ростом, но годы согнули его. Однако походка была совсем не старческая, можно сказать, легкая. Он подошел к окну и рывком раздернул шторы. Солнечный свет устремился в комнату, которая на удивление оказалась чистой и ухоженной. Никита ожидал увидеть что-то затхлое, покрытое пылью веков, с серыми клочками паутины по углам, но здесь, он это понял только сейчас, даже не пахло старостью. Все знают этот запах, но не могут его описать. Никите он представлялся смесью дешевых лекарств, нафталина и плохо промытой посуды. Старичок несколько секунд смотрел в окно, опершись на подоконник, потом повернулся к Никите. Он хотел что-то сказать, но приложил руку ко рту, его глаза, еще секунду назад абсолютно безразличные и по-старчески тусклые, оживились. Он очень медленно провел взглядом по Никите с ног до головы и пристально посмотрел ему в глаза. Никита силился понять, что же все-таки происходит, но не решался произнести ни слова.
Вдруг ноги старика подкосились, и он, цепляясь за подоконник, стал падать на спину. Никита бросился на помощь. Старик цепкой сильной рукой схватился за его плечо и удержался. Он снова выпрямился и молча показал на кресло. Никита довел его туда. Старик сел, достал из бокового кармана валидол и сунул под язык. Никита взял стул, сел на него верхом напротив и спросил:
— Как вы себя чувствуете, дедушка?
Вместо ответа старик выпрямился в кресле, насколько смог, и протянул ему открытую ладонь:
— Не надо ничего объяснять, я знаю, кто ты и зачем ты здесь. Я тебя узнал.
Никита, ничего не понимая, пожал протянутую руку. Старик преобразился. Он и так не выглядел древним, хотя по его глазам Никита даже боялся предположить, сколько ему лет. Скорее всего, так много, что в это даже трудно поверить.
— К столу, молодой человек, к столу. Такой гость, как вы, должен быть принят по высшему разряду. Прошу меня извинить, жизнь моя холостяцкой стала еще тридцать лет назад, так что особых разносолов нет, но сало, водка, огурцы и капуста имеются в достаточном количестве. — Старичок направился было на кухню, но волнение, видимо, взяло верх, и он со вздохом снова опустился в кресло.
— Ничего, ничего, Тимофей Васильевич, вы сидите, скажите только, где у вас холодильник, и я сам все принесу.
Таинственность происходящего начала Никите нравиться. Кухня тоже была поразительно чистой, хотя и очень старой. В раковине не было ни одного ржавого пятна, газовая плита шестидесятых годов блестела. Сковородки, кастрюли, тарелки были сложены в ровные пирамидки на кухонном столе. Никита открыл холодильник и с удивлением обнаружил, что он полон. Грибочки, различные соленья, квашеная капуста, сметана, творог — все это было аккуратно расфасовано в баночки одинакового размера. На дверной полочке стояли три бутылки водки «Черный кристалл». В морозильнике — отличные куски говядины правильной формы и здоровенный, килограмма на три, шмат сала. Никита, доставая все эти яства, предвкушал настоящий пир.
Быстро нарезав и разбросав по тарелкам всю эту снедь, Никита поставил тарелки на поднос, а в середину подноса воткнул бутылку водки. Вся эта процедура заняла менее пяти минут. Никита вернулся с подносом в комнату. Тимофей Васильевич приглашающе указал рукой на стол.
Наконец, когда сервировка была закончена и они оба сидели за столом, Никита приготовился задать свой главный вопрос, но старик уверенным жестом остановил его.
— Сначала выпьем, сынок. Наливай и мне. Я лет тридцать уже не пил.
Никита разлил водку по рюмкам, они выпили, и старик, опережая Никиту, начал разговор.
— Я очень стар, так стар, что уже плохо помню, как выглядела моя жена. С трудом хожу, плохо вижу, иногда что-то помню, а иногда — нет. Но есть одна вещь, которую я всю свою жизнь помню очень хорошо. Это ты.
— Я?! — Никита лишь изобразил искреннее удивление. На самом деле он уже просто ничего не понимал.
— Ты, сынок, ты. Давай, наливай. Я не буду, а ты выпей. Пока ты там на кухне хозяйничал, я из потайного места вещицу одну достал, которую лет восемьдесят никто не видел. — Тимофей Васильевич сунул руку за пазуху и достал старую фотографию. Он протянул ее Никите.
— Вот, сынок, посмотри. Это тебе все объяснит.
На выцветшей светло-коричневой фотографии из плотной бумаги, похожей на картон, стояли четыре офицера. В черных гимнастерках, на рукаве у каждого была нашита трехцветная галочка — российский триколор. На груди у того, что был в центре кадра, хорошо был виден георгиевский крест. Никита не разбирался в званиях царской армии, но он понял, что георгиевский кавалер — командир, а все остальные — его подчиненные. Они были так молоды по сравнению с ним, что это сразу бросалось в глаза. Командир был молод, но его военный возраст и опыт выдавало вот что: его офицеры держались бравыми молодцами перед объективом, а он словно хотел уйти. Словно его долго уговаривали, чтобы он сфотографировался. Словно он устал, а отдых не предвидится. Его лицо показалось Никите знакомым. Очень знакомым. Высокий, плечистый, светловолосый, темноглазый. Правильные черты. Усталость в глазах. Он был похож…
Никита вопросительно посмотрел на Тимофея Васильевича. Старик сам налил себе еще одну рюмку, накрыл ее рукой и объяснил:
— Вижу, узнал. На тебя он похож. Я, когда шторы раздернул, сразу тебя узнал. Надеюсь, Корнилов твоя фамилия?
Совершенно обалдевший Никита нашел в себе силы только на кивок.
— А зовут как?
— Никита Иванович.
Старик продолжил:
