— Слышь, Карандыч, — сказала одна фигура другой, — По-моему, ты не прав, у этого парня с настроением все нормально.
— Заткнись, — ответила другая фигура, — я меланхолию за километр чую. Что, парень, прав я или нет?
На фоне деревьев и полуослепшего фонаря виднелись еще два персонажа, но они безмолвствовали, пытаясь удержаться на ногах. Итого четверо.
— Не прав. У меня не меланхолия, а временная депрессия, вызванная алкоголем и одиночеством. И я ее сейчас разгоняю.
— Одна хреновня, — констатировала главная фигура и спросила: — Мож, нальешь от щедрот душевных, раз сам мучаешься?
— А вы кто?
— А мы — павшие дальше некуда и всеми презираемые.
— За такое изложение просьбы вы заслуживаете удовле — творения ваших чаяний. — Никита спрыгнул с качелей, подошел к боязливо отпрянувшим фигурам и протянул главному деньги. — Только, чур, уговор. Пить будем вместе и не на улице. Вы здесь все знаете, ищите двор или подвал. Расскажете, как жизнь московская протекала без меня.
— Идет. — Главный бомж с достоинством принял деньги и передал их своей шестерке:
— Тырич, ждем здесь. На все бери, и закуски не забудь человеческой, денег, чай, дали нормально. Не одни употреблять будем, с уважительным человеком. И хоть рубль попробуй затырить, тут я тебе твою кличку не прощу.
— Обижаешь, Карандыч, что я, без понятий совсем, что ли. Ждите ровно пять секунд.
Невысокий, похожий на разжалованного товароведа Тырич снял порванный твидовый пиджак, остался в довольно приличной синей джинсовой рубашке, достал из кармана аккуратно сложенный пластиковый пакет, стряхнул слишком заметную нищету и принял вид среднестатистического покупателя.
Никита в слабом фонарном свете попробовал рассмотреть бомжовского атамана. Ростом выше среднего, не старый еще, на удивление, относительно чисто выбритый. Мутные глаза хитро блестят из-под натянутой ниже бровей бейсболки с надписью CNN international. Атаман тоже рассматривал Никиту, потом спросил:
— Где ж ты, парень, время проводил? На казенных харчах?
— Промахнулся.
— О! Понял! Ветеран! Был на той стороне добра и зла. Воевал и горд собой!
Никита взял главного за шкирку:
— Закрой свой рот и делай, что обещал, а не то я разозлюсь.
Атаман присмирел и сказал рассудительно, четко и красиво выговаривая слова:
— Вы, молодой человек, меня неправильно поняли, я вовсе не хотел вас обидеть. Необходимость по ряду обстоятельств общаться с людьми низкого положения испортила мои манеры совершенно непростительнейшим образом. Когда-то я был совсем другим человеком, многие из нас были другими.
Он многозначительно поднял палец к темному небу. Никита и раньше общался с подобной публикой, и сейчас ему как раз захотелось послушать псевдоумные сермяжные разговоры этих опустившихся, вечно пьяных и немытых философов. К тому же, вдруг отчаянно захотелось позвонить Даше.
— Нет, — почти крикнул Никита.
— Что нет? — Карандыч и его соплеменники отпрянули от неожиданности.
— Ничего, это я про себя, случайное воспоминание. — Никита ткнул пальцем мимо Карандыча. — Ага! Вон, Пырич ваш бежит, спотыкается, увешанный добычей.
— Не Пырич, а Тырич, — осторожно поправил Карандыч, — Ты уж имена не путай. Он свое имя заслужил. Даже из Елисеевского выносить умудряется. Нужный в нашем кругу человек. И сейчас, поди, прихватил чего-нибудь сверх твоих денег.
Тырич тяжело и радостно дышал, подергивая объемистыми пластиковыми пакетами в руках и притоптывая, как сноровистый конь, в предвкушении предстоящей выпивки.
— Ну, друзья мои, пойдемте вкусить этих даров с нашим новым другом, забыл спросить, как тебя зовут… — оборвал себя на полуслове Карандыч.
— Никита Корнилов.
— С нашим новым другом Никитой, который только что прибыл с боевых действий и не желает об этом вспоминать. А мы настаивать и не будем. Посидим, поболтаем, выпьем, закусим. Ну что, братва, ко мне двинем или подальше? В моих апартаментах, я думаю, менты беспокоить сегодня не будут.
Соратники ответили согласным мычанием, и вся компания двинулась. Никита чувствовал, что пьян, и в то же время ощущал удивительную ясность ума и был готов к диспутам.
Шли совсем недолго. Пару кварталов. Апартаментами Карандыча оказался четырехэтажный дом дореволюционной постройки, выселенный и готовый то ли под реконструкцию, то ли под снос. Карандыч называл его своим не только потому, что часто ночевал здесь. История намного причудливее. Карандыч рассказывал ее Никите по пути. Еще четыре года назад он жил в этом доме, в своей собственной двухкомнатной квартире. И супруга была. Оба учительствовали. Был сын. Он погиб. Его пырнули ножом какие-то подонки в день, когда он получил университетский диплом и шел домой после студенческой попойки. Это случилось недалеко, на Новом Арбате. Вскоре жена умерла. Сгорела за год. Карандыч запил и пьет до сих пор. Как-то случайно пропил квартиру, в пьяном угаре подписал какие-то бумаги каким-то хорошим людям и не заметил, как оказался на улице. Когда дом выселили, он решил ночевать и принимать гостей в своей бывшей квартире.
— Нет, бог на свете есть, что ни говорите, и он справедлив. Ведь я вернулся все-таки туда, где прожил счастливо больше тридцати лет, — говорил он, поднимаясь на второй этаж и ласково похлопывая по грязным перилам.
Никита же старался не задеть плечом стену или батарею ногой, чтобы не измазаться. Цементная пыль, потеки грязи, опилки, полузастывшие пятна олифы… В квартире было холодно, со стен свисали рваные обои, но пол был достаточно чистый. Окна законопачены и заклеены черной бумагой, чтобы свет не просачивался и не привлекал стражей порядка. Стол на кухне, застеленный свежими газетами, три табурета.
— Напоминаю, удобства на улице или, если уж невтерпеж, в квартирах этажом ниже, — сказал Карандыч, обращаясь больше к соратникам, нежели к Никите.
Быстро накрыли стол, нарезали колбасу, ветчину, сыр и хлеб, открыли банки с маринованными огурцами, кабачковой и баклажанной икрой. Почистили пару больших селедок. Ты-рич с гордостью лично вскрыл три банки шпрот, украденные сверх данных денег Карандыч подмигнул Никите. Сели и разлили водку по чистым стаканам. Чтобы их помыть, Тырич специально украл маленькую бутылочку минеральной воды без газа. Хозяин предложил Никите сказать первый тост и тот, неожиданно для себя, согласился. Он сказал просто:
— За то, чтобы всем нам было куда вернуться. И неважно, когда.
Общество оценило и выпило, не закусывая. Потом следовал тост за тостом. За победу советской власти, за одновременное исчезновение всех покрышек на всех милицейских колесах, за один час пропавших продавцов и охранников во всех продуктовых магазинах. Тырич так прямо и сказал:
— Да. Я думаю, что мы всего за один час обеспечили бы себя жратвой и выпивкой и после никого бы не беспокоили, и проблема бездомных в Москве была бы решена на один год точно.
