— Замри! — воскликнула Марго.
Иван не внял совету. Извиваясь всем телом, он пытался избавиться от неведомого чудовища.
— Замри, тебе говорят! — повторила Марго. — Разве не видишь? Ты и так его до смерти напугал. Фаня, Фаня! Иди сюда, киска. Иди сюда, бедный.
Тот, кого она называла Фаней, наконец отпустил плечо Ивана и, жалобно мяуча, с удовольствием перебрался к ней на руки. Теперь Иван мог его разглядеть.
— И это ты называешь киской! — изумленно повел головой мальчик.
— А кто же он, по-твоему? Собака? — спросила девочка. — Фаня, Фаня, — почесала она кота за ухом.
— По-моему, это жертва ядерной войны, — продолжал с изумлением взирать на совершенно голого кота Иван. — Он что, больной?
— Сам ты больной, — отозвалась подруга. — У Фани просто такая порода. Канадский голый.
— Что голый, сам вижу. — Иван продолжал с брезгливостью взирать на полностью лишенное шерсти розовое морщинистое существо. — Но почему канадский?
— Потому что в Канаде вывели, — пояснила Марго. — Специально для людей, у которых аллергия на шерсть.
— Понятно, — потер раненое плечо Иван. — Он что же, один в квартире живет?
— Он не тут живет, — покачала головой девочка, — а в соседней квартире. Просто постоянно куда-нибудь удирает.
— Вот, значит, кто шумел, — испытал некоторое облегчение Иван.
— Да, это наш Фантомасик, — продолжала гладить лысого кота Марго. — Видно, хозяйка зачем-то вышла на лестницу. А он выскочил и забежал в открытую дверь.
— Так он Фаня или Фантомас? — поинтересовался Иван.
— Полностью Фантомас, а сокращенно Фаня, — внесла ясность Марго.
— «Фантомас» ему очень подходит. — Иван так пока и не мог свыкнуться с внешностью канадского голого.
— А по-моему, он даже красивый, — заспорила Маргарита.
Она хотела ещё что-то добавить в защиту кота, но тут из коридора послышался хлопок двери. Иван бросился в переднюю. Марго с котом на руках — за ним. Мальчик дернул за ручку входной двери. Она не подалась.
— Замок захлопнулся, что ли? — растерянно пробормотал мальчик.
Он попытался открыть. Сперва один замок. Потом — второй. Затем — третий. Но дверь не отпиралась.
— Так, Марго, — растерянно посмотрел он на девочку. — Кажется, мы с тобой крупно влипли. Кто-то нас запер…
Впрочем, этот день не задался с самого утра. Утро для Марго, Ивана и их друзей — Павла, Герасима и Вари — началось с урока литературы. Обычно литературу вела их классная руководительница Ольга Борисовна Пантюшенкова. Однако на сей раз она явилась в восьмой «А» не одна. С ней вместе вошел какой-то совершенно незнакомый ребятам мужчина. Худой, среднего роста, в изрядно поношенном, вытянутом, но модном свитере. Волосы на голове у незнакомца почти отсутствовали. А то немногое, что ещё сохранилось, было коротко стрижено, обнажая бугристый череп. На хрящеватом носу мужчины плотно сидели очки в массивной черной оправе. Толстые стекла очков увеличивали глаза, что придавало ему сходство с инопланетянином.
— Знакомьтесь! — Голос Ольги Борисовны звенел от волнения. — Наконец наши мечты сбылись. К нам пришел прочитать спецкурс известный поэт и прозаик Владимир Дионисович Гриппов.
Класс, с интересом разглядывая экзотического Владимира Дионисовича, поднялся в приветствии.
— Ах, что вы, что вы! — замахал обеими руками Гриппов. — К чему такие формальности!
— Это не формальности! — с пылом воскликнула Ольга Борисовна. — А проявление заслуженного уважения.
— Все равно садитесь! — махнул рукой Владимир Дионисович.
Класс послушно опустился за парты.
— Уже лучше, — заявил Гриппов.
— Вы тоже садитесь, — Ольга Борисовна указала ему на место за учительским столом.
Гриппов плюхнулся на стул. Ольга Борисовна продолжала стоять.
— А вы? — посмотрел на неё Владимир Дионисович.
— Я с ребятами. — И классная руководительница устроилась на одном из свободных стульев.
Гриппов обвел марсианским взглядом кабинет литературы. Поклонница передовых методов, Ольга Борисовна и класс свой обставила не совсем обычно. Парты тут располагались не рядами, а подковою огибали учительский стол. На стенах висели портреты писателей-классиков в массивных золоченых рамах. Под каждым из них красовалось какое-нибудь изречение великого автора.
Гриппов обвел взглядом портреты. Лицо его приняло кислое выражение.
— Скучно живете, — отчетливо произнес он.
— Почему, Владимир Дионисович? — Его замечание явно расстроило Ольгу Борисовну.
— Потому что закоснели в традициях, — убежденно продолжал известный поэт и прозаик. — Пу-ушкин, Ле-ермонтов, Ломоно-осов, — таким тоном протянул он, будто его кормили чем-то очень невкусным. — Старо. Свежего ветра вам не хватает.
— Но, мне кажется, великая классика всегда свежа и прекрасна, — осмелилась робко ему возразить Ольга Борисовна.
— О вкусах, конечно, не спорят, — сквозь зубы процедил Гриппов. Было видно, что он совершенно с ней не согласен. — И вообще! — всплеснул он руками. — Куда меня привели?
Он умолк. В классе повисла напряженная пауза. Обычно уверенная в себе Ольга Борисовна, которая и характером, и стилем одежды, и манерой вести себя напоминала больше не учительницу, а секретаршу из какой-нибудь процветающей фирмы, сейчас растерянно взирала на известного поэта и прозаика.
— Вам интересно, куда вас привели? — с ангельским видом переспросила Варвара. — Знаете ли, если не ошибаюсь, по-моему, это школа.
— Панова, перестань, — кинула на неё умоляющий взгляд классная руководительница.
— А разве я ошибаюсь? — разыграла искреннее изумление Варя.
Ольга Борисовна собиралась что-то ответить, но тут Гриппов воскликнул:
— Конечно же, школа! Я — в школе! Но чем эта школа вскармливает своих птенцов? Вам жить в двадцать первом веке! А на стенах что?
Указующий перст знаменитого поэта и прозаика остановился на портрете Ивана Сергеевича Тургенева. И Владимир Дионисович Гриппов вынес обвинительный приговор:
— Сплошной девятнадцатый век! И при этом мы ещё что-то ожидаем от молодежи!
— Почему сплошной девятнадцатый? — вдруг вмешался Герасим Каменев по прозвищу Каменное Муму.
— Вам виднее, — откликнулся Владимир Дионисович.
— Не нам виднее, а вам не видно, — продолжал Герасим. — Это, например, что, тоже девятнадцатый век?
И, поднявшись на ноги, тощий длинный Муму указал на портрет Булгакова.
— Не девятнадцатый, но почти, — ничуть не смутился Владимир Дионисович. — Знаешь ли, мой юный друг, «Мастер и Маргарита» — это тоже не двадцать первый век.
