Грубая лесть пришлась по вкусу старейшинам и особенно публике по периметру ринга. Упоминание о славном прошлом всегда хорошо действует на людей всех национальностей. Русские, кстати, тоже не являются исключением.
Но с товарами и деньгами я ошибся: не следовало упоминать материальную сторону вопросу. Обычная для человечества ханжеская реакция типа «у нас все есть, нам ничего не надо» – самый распространенный контраргумент на любое упоминание этого рода.
– Мы не будем менять свое Сокровенное Знание ни на деньги, ни на товары, – ответил Шрам, и вождь, как я заметил, слегка улыбнулся в ответ на мою риторическую ошибку.
Я пожал плечами. Полемика начинала меня забавлять.
– Так как ваше Сокровенное Знание – истинно, его не стыдно раскрыть людям. Наоборот, почетно.
Догон отрицательно покачал головой.
– Но если вы будете обладать им, – возразил он, – вы будете столь же сильными, как и мы. Зачем же нам передавать вам свою силу?
– Вы сможете стать во много крат сильнее, так как взамен получите знание тубабов{ Тубаб – белый человек.}.
Старейшины усмехнулись. На излете жизни знание тубабов им было явно ни к чему, зато более молодой аудитории вокруг арены эти слова явно понравились.
– Тубаб не сможет нам дать того, чего мы не знаем сами, – заявил мой собеседник после минуты раздумий.
Я тоже не спешил. Чувствуя, как внимание всей деревни концентрируется на моем лице, я не спеша обвел взглядом всех присутствующих, выразительно заглядывая в глаза каждому. У меня даже мелькнула мысль, что, если я сейчас завою гиеной или закричу как птица Балако, свирепо вращая глазами, все собравшиеся в ужасе разбегутся. А я буду вслед им хохотать и дико икать, преследуя отстающих и демонстрируя победу над ними их же оружием. Но вместо этого я сохранил кроткое лицо проповедника-адвентиста и продолжил в тон дискуссии:
– Да, тубаб не умеет общаться с богами. Но зато тубаб изобрел огонь, высекаемый одним движением руки, машины, способные приносить людям воду, научился летать по воздуху и вызывать хорошую погоду.
– У нас есть огонь, – нашелся старейшина. – У нас есть женщины, которые приносят нам воду, что же они делали бы, если бы этим занялись ваши машины? А летать по воздуху научились еще теллемы, а вовсе не тубабы. Значит, теллемы были могущественнее вас.
– Почему же тогда теллемы умерли? – задал я тот самый вопрос, за ответом на который я приехал в эту страну.
Я почувствовал, как напряглись мои спутники. Амани зашуршала сумкой: в ней был спрятан мощный портативный диктофон.
Старцы тоже зашевелили бородами. Похоже, разговор перемещался в запретную для нас область.
– Их знание живет с нами и передается от отца к сыну, – схитрил ушлый догон.
– Но ведь вы не можете летать.
– Можем, если захотим. Мы не видим надобности.
– Как? Разве ваши люди не хотят проникнуть в тайны неба?
Я посмотрел на стремительно розовеющее небо, в западной части которого за дюны стремительно опускалось солнце. Мне лично хотелось бы проникнуть в его тайны.
Старик со шрамом не смутился:
– Мы знаем, из чего состоит небо, мы видим его так, как никогда не сможет увидеть белый.
– Но вы не были там! А мы бываем регулярно.
Я обвел взглядом зашумевших жителей Номбори и злорадно добавил:
– Не далее чем две недели назад мы прилетели сюда по небу на самолете – огромной стальной птице.
Я взглянул на Жана-Мари, который при слове «птица» чуть встрепенулся. Судя по всему, сегодня он так и не нашел следов жизнедеятельности таинственного пернатого Балако.
– Нам незачем летать по небу, – заявил мой оппонент. – Мы знаем о нем все. Мы знаем прошлое, настоящее и будущее. – Старикан явно начинал заводиться, что было хорошим знаком.
У меня появилась надежда, что умрет он раньше, чем выиграет этот спор.
– Но есть вещи, которые вы не знаете о будущем, – снисходительно заметил я.
– Мы знаем все.
– Но ведь даже теллемы не знали своего будущего, как же можете знать его вы, догоны?
– Теллемы тоже знали все.
Я ждал этого ответа. И вторично отвесил ему оплеуху, задав свой коронный вопрос:
– Почему же тогда теллемы умерли?
Вождь деревни нахмурился пуще прежнего. Он даже порывался что-то сказать, но тут, похоже, Шрам решил перейти в плоскость личных оскорблений:
– Все умирают, мы тоже умираем, умрете и вы.
Я с трудом удержался от зловредной фразы «только после вас» или чего-нибудь в том же роде. Но теоретический спор никогда нельзя переводить на личности, это свидетельство слабости.
– Это верно, – сказал я.– Но мы, по крайней мере, можем отдалить смерть и победить смертельные болезни теми привозными лекарствами, которыми лечатся сегодня и люди Номбори.
Вчера я заметил, как женщина растирала спину своего мужа какой-то эмульсией из тюбика, и готов был биться об заклад, что это не местное снадобье, а импорт из Бандиагары.
– Есть значительно больше болезней, против которых бессильны ваши лекарства, – слабеющим голосом заявил жрец.
– Мы победим и их, дайте только время. И принесем вам, чтобы не умирали ваши дети.
– Наших детей мы лечим так, как лечили многие века назад.
– Но ваши дети продолжают умирать. Сколько детей родилось у тебя и сколько осталось в живых?
Я хорошо знал о высокой детской смертности в сельском Мали и был уверен, что семью старейшины тоже не миновала эта ужасная доля. Такую информацию он не мог утаить на виду у всей деревни, и мы оба знали это. Если бы негр мог побледнеть, я бы с удовольствием здесь об этом написал. Но цвет его лица остался прежним.
– Шестеро из двадцати одного... – скрипуче произнес он, смотря в землю, и публика участливо закивала.
– Наша наука могла бы сохранить тебе пятнадцать детей. Только попросите, и мы принесем ее вам. И тогда, возможно, вас не постигнет участь теллемов, умерших от недугов, лечения которых они не знали.
– Но теллемы не умерли от болезней, – вскричал старейшина.
Я развел руками, словно в плохом сериале, и отчетливо произнес ему в лицо, как это делают на допросах с пристрастием:
– Отчего же тогда умерли теллемы?
В этот самый момент, когда площадь затаила дыхание, старый вождь вдруг ожил. Он медленно поднялся со своего пенька и, опираясь на длинную жердь, кряхтя, вышел из-под тогуна. Старик со шрамом молчал.
Вождь подошел ко мне и внимательно посмотрел мне в глаза. Некоторое время я был уверен, что старик хочет загипнотизировать меня. Но мне было уже безразлично – спор настолько возбудил меня, что я воспринимал себя защитником всей европейской цивилизации от тьмы Средневековья. В этот момент я, не задумываясь, готов был отправиться на скамью подсудимых вместе с Сократом и Галилеем, а на костер – с Яном Гусом и Джордано Бруно. Поэтому я не отвел взгляда и нахально уставился на вождя. Его лицо было похоже на сморщенный плод баобаба, такое же морщинистое и в то же время с такой же гладкой, матовой кожей.
