Хогон, верховный жрец деревни, всегда живет в особенном доме в самой высокой части поселения. Стены его квадратного глиняного дома без окон были усеяны небольшими глубокими нишами, и количество ниш, как бегло объяснила мне Амани, обязательно что-то символизирует.
– Например, отмечает количество умерщвленных иностранцев, – предположил я, но на напуганную до смерти Амани шутка не произвела должного впечатления.
Верховный жрец живет здесь после своего избрания безвылазно. Лишь по ночам, когда догоны запирают свои хижины и не смеют показываться на улице, ему разрешается выходить из дома. С ним никто не может разговаривать, и никто не входит в его дом, за исключением юной девушки из числа жителей деревни, которая приносит ему еду и воду. Когда девушка обретает половую зрелость, ее сменяет более молодая подруга, а если в деревне таких нет, то вместо девушки хогону прислуживает старая женщина, что, думаю, для него значительно менее приятно.
Но зато к хогону, как повествует легенда, регулярно приходит священный удав и облизывает его тело – все-таки какое-то развлечение! А вот теперь к нему на поклон должны были прийти мы.
– Лизать его я отказываюсь, – хохотнул Оливье Лабесс, так же, как и я, чувствуя общее напряжение. – Я вообще не понимаю, какой может быть у нас с ним разговор, если ему нельзя ни с кем говорить.
– Разговор будет вестись через одного из жрецов, из тех, кто понимает по-французски, – успокоил нас Малик.
Впрочем, его довольно быстро отделили от нашей группы. На аудиенцию к хогону попали лишь мы вчетвером.
Нас усадили перед широким входом во двор хогона. Сопровождавший нас жрец исчез в черном проеме, который здесь считали дверью, и через несколько минут наружу неспешно вышел дряхлый старик с необычайно длинной для африканца седой бородой. Он был в широком синем балахоне, а под ним – обмотан куском материи наподобие юбки. На голове у него была круглая красная шапочка с помпоном. В руке он держал кисточку на короткой рукоятке с длинным ворсом на конце. Он опустился на пенек рядом с домом.
Сначала, как водится, хогон долго молчал, обмахиваясь своей забавной кисточкой и разглядывая землю у своих ног – к этой привычке догонов я стал уже привыкать. На наши лица он так и не взглянул. Нас никто не предупредил, о чем будет идти речь, но здесь не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что сейчас нас обвинят в убийстве старого вождя. Многовековой давности трюк жрецов всех мастей: сами кого-нибудь укокошат, а потом сваливают на божественную силу или, хуже того, на неверных.
Хогон медленно наклонился к своему коллеге и прошептал что-то. Жрец поднялся.
– Странные люди. Я не пойму, что за женщина с вами в мужском наряде, – заявил он с ходу.
С моей точки зрения, это было весьма неуместное для начала разговора замечание. Все посмотрели на Амани и ее широкие рабочие брюки с множеством карманов. Она не знала, куда девать глаза.
– Я тоже не понимаю, когда мужчина уподобляется женщине и носит юбку, – раздраженно парировал я, окончательно испортив отношения с главным жрецом деревни. Ничего, пусть покушает.
Он помолчал, переваривая оскорбление.
– Женщина должна уйти, она нечиста, – заявил он, снова впиваясь взглядом в Амани.
Амани всплеснула руками.
– По-моему, для нее и так большой стресс – находиться здесь, – спокойным тоном сказал Жан-Мари. – Если вы знаете, что у Амани менструация, зачем пригласили ее сюда?
– Кто это, по-вашему, должен знать? – проворчала Амани, убедив нас своей репликой, что хогон был прав.
– Я пойду вместе с ней! – вскочил Оливье. – Это цирк какой-то!
Я тоже встал.
– Я не понимаю, что тут происходит и зачем нас сюда притащили, – сказал я с легким раздражением. – Если что-то нужно сказать, пусть его высокопреосвященство скажет. Если нет, мы уходим.
Хогон покачал головой и снова зашептался с переводчиком. Я воинственно огляделся, надеясь обнаружить поблизости ядовитую змею, воина с отравленными дротиками или еще какое-нибудь другое средство умерщвления неверных. Но никого вокруг не было. Мы стояли у покрытого нишами дома хогона – посторонним запрещено не только входить во двор, но даже прикасаться к ограде. Сразу же за ним начинался крутой уступ скалы, а слева тропинка вела к узкому холмику из глины, на вершине которого был закреплен деревянный человечек – главный фетиш деревни Номбори.
Жрец, по-видимому, решил не настаивать на удалении Амани, довольствуясь тем, что она сделала несколько шагов назад. Как он узнал, что она нечиста, мы так и не смогли догадаться.
– Великий хогон недоволен вами, – сообщил нам жрец с каким-то особенным удовольствием в голосе. – Вчера вы вели беседу с советом старейшин и вынудили вождя Нукуру сказать вам то, что он не имел права говорить...
Хогон скорбно покачал головой. «Сейчас начнет про удава», – подумал я.
– Ночью Нукуру стал духом, и теперь его дух бродит по нашей деревне.
Я мог себе представить, в каком именно настроении он бродил.
– Каким образом он стал духом, спросите у хогона, – нарушил наше молчание Оливье, – Мы не причастны к смерти вождя.
– Он нарушил молчание, – был ответ, – потому и умер. И в этом виновны вы.
– Нас ждет наказание? – воинственно спросил Оливье, один вид которого выдавал острое желание перепрыгнуть через ограду и задушить великого жреца его собственной бородой.
– Да, – ответил переводчик. – Вы должны немедленно покинуть эту деревню. Народ считает, что это вы убили вождя, и вам могут отомстить. Но разгневанный народ – ничто по сравнению с разгневанным духом Нукуру, которому нет пристанища. Для того чтобы дух вождя обрел дом, чтобы Номмо не обрушил проклятия на нашу деревню, вы оплатите большое торжество.
Каждый из нас отреагировал в соответствии со своим характером.
– Будет торжество? Как интересно! – изумился Оливье.
– Как много времени это займет? – сухо осведомился более прагматичный Жан-Мари.
– Сколько денег? – спросил я, и глаза обоих жрецов просияли.
Номмо не Номмо, а все-таки, будь ты хоть трижды служителем Бога, в тебе живет страсть к наживе.
– Вы оплатите изготовление новой маски, где впредь поселится дух Нукуру, и торжественную церемонию проводов его души с танцем масок. Вам расскажут, что нужно делать. Завтра состоится церемония, и после этого вы немедленно покинете деревню. До этого времени вам запрещается покидать двор, в котором вы живете.
Мы переглянулись. Это было проще, чем я ожидал.
– Договорились, – сказал я. – Давайте спустимся к нам и обсудим, что от нас требуется.
Я подозвал Амани, и мы, испытывая облегчение оттого, что неожиданно так дешево отделались, и довольно сухо поклонившись хогону, сделали несколько шагов вниз по тропинке в направлении деревни, где до сих пор не стихали вопли.
