Несмотря на глубокую ночь, худую фигуру профессора Брезе я заметил сразу: в сиянии луны его светлая рубашка скользила вверх по тропинке, ведущей к утесу. Окликнуть его я уже не мог, боясь быть услышанным местными жителями, и потому лишь помчался за ним, стараясь не громыхать по булыжнику подошвами своих тяжелых ботинок. И хотя Жан-Мари выказывал невиданное проворство, ловко прыгая с камня на камень, расстояние между нами постепенно сокращалось.
Внезапно он остановился как вкопанный, и я от неожиданности также встал, чтобы отдышаться. Мы оба услышали одно и то же: необычно громкие, близкие, размеренно звучащие крики птицы Балако. Она как будто зазывала нас, ее крик доносился сверху, с самого утеса, и здесь, в северной части деревни, где ее крики не были заглушены стенами, я готов был поспорить на что угодно – никакая это не птица.
Несколько мгновений я всматривался в темноту, пытаясь определить, откуда именно шли крики. Но они прекратились так же внезапно, как и начались, и когда я уже устал ждать, выяснилось, что у меня самого мозгов меньше, чем у пернатого, потому что Жана-Мари в пределах видимости уже не было.
Я снова устремился вверх, проклиная свой врожденный кретинизм. Упустить Брезе я просто не мог себе позволить: во-первых, из любопытства, но в основном из-за чувства опасности – я слишком хорошо представлял себе, что происходит с одинокими любопытными европейцами по ночам в Стране догонов, а ведь Жан-Мари ничего не знал об истории Чезаре Пагано...
Бормоча проклятия на французском и русском языках в адрес профессора и свой собственный, я бежал по каменистой тропинке в полной тишине, освещенный неяркой луной, постоянно оглядываясь вокруг в поисках сутулой фигуры своего коллеги и представляя себе самое страшное. На улицах деревни не было ни души, ведь не только людям, но и домашним животным запрещено выходить по ночам из своих пристанищ. Видимо, вскоре я оказался на самом краю деревни, потому что в непосредственной близости передо мной замаячила черная громада высокого утеса, а вокруг вместо обычных домов виднелись только темные остроконечные крыши деревенских зернохранилищ. Слева, позади меня, остался дом хогона, в котором мы побывали вчера. Звуки загадочной птицы больше не слышались, и зря, они бы, по крайней мере, указали мне, где искать «заблудшего» профессора.
Я едва не наткнулся на него. Он стоял как вкопанный, спиной ко мне, схватившись рукой за холмик догонского фетиша, и смотрел вверх, на утес.
– Профессор!
Он ничего не ответил, я рванул его за плечо к себе. От увиденного я едва не умер на месте. Подобное выражение лица мне, пожалуй, никогда больше не доведется увидеть, чему я, признаться, очень рад.
Его лицо было бледно, и безжизненно, и совершенно без морщин, как у ребенка. Рот приоткрыт, как будто от изумления, а глаза закатились куда-то вверх и были открыты неестественно широко, а пустые белки стали красными от лопнувших сосудиков.
«У тебя глаза красные от крови», – именно это сказал Жану-Мари какой-то местный подросток всего несколько дней назад.
В первое мгновение мне показалось, что случилось худшее – я опоздал, Брезе мертв. Он и вправду как подкошенный рухнул мне на руки. Но перед падением я услышал из его уст едва слышный шепот:
– Свет! На утесе! Там...
Удерживая его падающее тело, я бросил быстрый взгляд вверх. Прямо надо мной, метрах в двадцати, посредине отвесного утеса в пещере, прямо из входного отверстия одного из домов теллемов мерцал неяркий оранжевый свет костра, отражавшийся в пустых, остекленевших глазах Брезе.
И вдруг мне почудилось какое-то движение слева от меня. Я перевел взгляд на ближайшие кусты: оттуда ко мне медленно тянулась чья-то рука. И было в этой руке что-то настолько страшное, что я заорал.
ПРЕДСКАЗАНИЕ УРУГУРУ
Брезе между жизнью и смертью. – Наши колебания. – Кто такой Уругуру и чья это была рука. – Мы возвращаемся! – Переезд в Тирели. – Малик находит выход из положения. – Предсказатель и его Бледный Лис. – Ответы Уругуру.
Этот мой истошный крик спас нас обоих, потому что Малик сообразил, где мы находимся. – Иначе ты бы тоже получил свое... – мрачно сказал он после того, как я закончил свой рассказ.
Мы сидели втроем – я, Амани и Малик – в коридоре центрального госпиталя города Сегу, возле палаты, где, опутанный проводами и трубками, лежал в глубокой коме Жан-Мари Брезе. Профессор, специально прибывший из Бамако, только что рапортовал о завершении процедуры масштабного переливания крови, однако воздержался от оценки шансов нашего коллеги на выздоровление.
– Яд, сильный и очень токсичный, – сообщил он причину паралича. – Скорее всего, природного происхождения. Причем очень быстро разлагающийся: если бы вы привезли его завтра, он был бы уже мертв, и вряд ли даже самое тщательное исследование показало бы химический состав препарата.
– Это мог быть змеиный яд? – спросила Амани.
– Вряд ли. Я, видите ли, здешних змей знаю в лицо всех до единой. И вряд ли муха цеце, да и не летает она по ночам. Возможно, какое-нибудь насекомое... А вы слышали когда-нибудь про ядовитую ящерицу догонов? Местные жители говорят, что после ее укусов бывают именно такие симптомы... Другой вопрос, что паралич наступил практически мгновенно. Как это он не успел даже закричать, когда почувствовал укус?
События прошлой ночи у меня уже почти не вызывали дрожи. После того как на мои руки рухнул как подкошенный Жан-Мари Брезе, а из кустов в моем направлении потянулась эта ужасная рука, я закричал что есть мочи и потерял сознание. Малик в ту ночь спал на веранде и проснулся в тот самый момент, когда я выходил из дома. Он немедленно отправился по нашим следам, и ему не хватило буквально нескольких секунд, чтобы догнать меня на горной тропинке. Но никакого огня в пещере он не видел: костер погас столь же быстро, как и появился.
Я очнулся, когда Малик уже хлопотал над телом профессора. Дрожащей рукой пошарил в кустах – никого. Мы с Маликом не сказали друг другу ни слова – сомневаюсь, что я вообще мог связно говорить в те минуты. Мы подхватили недвижного Жана-Мари, глаза которого были по-прежнему открыты неестественно широко, и почти бегом потащили вниз, в нашу хижину. В деревне, несмотря на мои крики, не было видно ни единого движения, не зажглось ни одного огня.
Брезе не шевелился, и не мог говорить, и даже дышал еле слышно. Его сердце еще билось, но чрезвычайно неравномерно. Оливье, имевший богатый опыт оказания первой помощи, сразу же предположил, что состояние профессора – следствие действия сильного и мгновенно действующего яда.
Пока Амани при свете свечей готовила сыворотку для укола, который еще мог спасти Жана-Мари, Оливье и Малик побежали из деревни на высокие дюны, где только и принимался сигнал мобильной связи – звонить в Бамако с просьбой помощи. До сих пор я считаю, что эти соединенные усилия сыграли решающую роль в спасении Брезе – французскому послу удалось посреди ночи поднять на ноги военное руководство республики, а Малику через Министерство культуры подготовить госпиталь Сегу к операции. Военный вертолет приземлился на дюнах поблизости от Номбори уже на рассвете. Мы молча погрузили профессора на борт, сопровождаемые пустыми, без признаков сочувствия, взглядами жителей Номбори, которые в полном составе собрались на краю деревни.
