– Я смотрю, никак ты не успокоишься, – улыбнулась она, плотнее укутывая ноги пледом. – Уже неделя, как вернулся, а думаешь все время только о теллемах...
– Это верно, – признался я. – Ну, раз уж я выяснил их секрет, необходимо знать и научное объяснение их существованию.
Она подняла на меня глаза, полные, как мне показалось, сочувствия, и я взял ее руку, темную и гладкую, словно шелк цвета шоколада...
Я вернулся из Африки не только другим человеком, я вернулся не один. Принять решение расстаться с Юлей оказалось необычайно легко: за несколько дней до моего возвращения она позвонила мне сама и сухо сообщила, что ей предложили повышение в должности и место в филиале ее фирмы в Санкт-Петербурге. Терять такой шанс она не намерена, а потому уезжает, а что будет со мной, ей как-то не слишком уж любопытно. Моего мнения не потребовалось, да я его и не слишком хотел высказывать.
Этот разрыв был ожидаемым. Нельзя жить с человеком в разных октавах. Нельзя мириться с взаимным непониманием, а еще хуже – с нежеланием понять. И я, если честно, всегда знал, что это должно было случиться. Хотя, пожалуй, если бы не это путешествие в Африку, я не смог бы отнестись к уходу Юли столь равнодушно.
Но со мной была Амани, и я, понервничав один вечер, решительно предложил ей поехать со мной в Москву. Вопреки моим опасениям, она отнеслась к этому очень легко. Ей, безусловно, приятно было вернуться в город своей юности, а кроме того, ее университет довольно быстро согласился перевести Амани в штат одного из своих филиалов, работающих в Москве. Личные отношения мы при этом и не обсуждали, все было понятно без слов. Хотя, если честно, до возвращения в Москву я так и не осмелился на что-то большее, чем просто держать ее руку в своей.
Так у меня появился свой собственный Черный континент, своя собственная чарующая Африка. В Москве она освоилась быстро и, вопреки моим опасениям, совсем не страдала от холода: просто купила себе пушистую белую шубу и выглядела в ней совсем чудно – будто не в меру загорелая, шоколадная снегурочка.
Родители и друзья были, конечно, ошеломлены, но ничего не сказали. Ну да ничего, их я возьму на себя. Молчаливый охранник в моем подъезде сделал суровое лицо и с тех пор каждый вечер подобострастно здоровался со мной так, как будто я привез с собой по меньшей мере пятиметровую анаконду.
А коллеги? В первый же день после выхода из отпуска я браво отчитался на заседании правления об успехе марокканского проекта «Шмелла». Пока я воевал с догонами, мои связи сработали, и компания все же получила лицензию интернет-провайдера в Марокко. Евгений Смольский был доволен, хотя и ворчал, потягивая свой холодный чай, что я пропустил два самых жарких месяца года, что ему, Смольскому, пришлось работать за меня и что именно поэтому часть моего годового бонуса он по праву распределит себе самому. Я в этом, впрочем, и не сомневался.
– Дела тут у нас лучше не становятся, Алексей, – сообщил мне кислым тоном Смольский. – На фондовом рынке продолжается падение, у нас кредитов на полтора миллиарда, и совершенно неясно, из каких средств их выплачивать. Похоже, без сокращения персонала в этом году не обойтись.
Вся Москва пребывала именно в таком настроении. Дефолты по долгам, урезания заработных плат, массовые увольнения инвестиционных банкиров, юристов-международников, пиарщиков и представителей остальных профессий, легко делавших деньги на волне финансового бума последнего десятилетия. За первую же неделю после возвращения меня осведомили сразу о нескольких хитроумных схемах сокращения расходов, которые предпринимали в отчаянии промышленные предприятия и финансовые корпорации. К примеру, в понедельник персонал собирают на общую планерку и говорят примерно так:
– Коллеги, мы урезаем расходы, с сегодняшнего дня у вас есть выбор: все добровольно пишут заявления о сокращении заработной платы на пятьдесят процентов либо увольняются по статье.
Большинство сотрудников конечно же затягивают пояса и добровольно переходят на уменьшенный оклад. Со следующего понедельника все они будут уволены, однако выходное пособие составляет уже ровно на пятьдесят процентов меньше.
За ту же первую неделю мне на почту пришло четырнадцать резюме. Мне позвонили сразу несколько старых знакомых, след которых я потерял много лет назад, и спросили, не мог бы я купить у них по дешевке яхту, спортивный автомобиль или недостроенный коттедж на очередном километре Новорижского шоссе.
Под влиянием этих и других новостей корпоративной жизни моих коллег я принял твердое решение изменить свою жизнь. Но, как оказалось, это не имело ровным счетом никакого значения. Потому что на следующий день после того разговора, который случился у нас с Амани на балконе моей квартиры, я подал заявление об уходе из «Омеги», чтобы наконец пойти по жизни своим собственным путем с необыкновенной женщиной, которую подарили мне боги таинственных догонов.
А разговор этот, от воспоминаний о котором у меня и сейчас захватывает дух, сложился вот так.
– И все-таки кто они такие, теллемы? – вполголоса спросил я.
– Я смотрю, никак ты не успокоишься, – улыбнулась Амани, плотнее укутывая ноги пледом. – Уже неделя, как вернулся, а думаешь все время только о теллемах...
– Это верно, – признался я. – Ну, раз уж я выяснил их секрет, необходимо знать и научное объяснение их существованию.
Я уже неделю, тайком от Амани, лихорадочно записывал наши приключения, подготавливая рукопись, которой, скорее всего, не суждено увидеть своего читателя. И все же многие вопросы так и оставались для меня настоящим темным лесом.
Она подняла на меня глаза, полные, как мне показалось, сочувствия, и я взял ее руку, темную и гладкую, словно шелк цвета шоколада.
– А ты не считаешь, что на этом месте нужно остановиться? – спросила она серьезно. – И поставить точку в этом приключении?
– Нет. Почему вдруг?
– Потому что у некоторых вещей на свете нет научного объяснения. И достаточно тебе тех объяснений, которые тебе были предоставлены.
Я рассмеялся:
– И это мне говорите вы, профессор Коро? Вы, заслуженный научный сотрудник Сорбонны? Глупости, Амани. У любого факта есть научное объяснение. В том числе и у теллемов. Наверняка это просто реликт исчезнувшего вида человекообразных.
Она долго медлила, прежде чем ответить:
– Да, Жан-Мари был прав, он догадался сразу. Это, по-видимому, вид человекообразного примата, которого ученые называют Homo rudolfensis. Только высшие приматы могут издавать те звуки, что мы приняли сперва за крики африканской дрофы, и только rudolfensis обладал теми внешними характеристиками, которые приписывают теллемам: низкий рост, красная шерсть, лысый череп, – и при этом имел достаточно большой объем мозга для того, чтобы строить себе жилища.
По моему вопросительному взгляду Амани, видимо, поняла, что мои познания в палеоантропологии оставляют желать лучшего, и снизошла до некоторого объяснения:
