Я поднял руку в знак того, что не хочу слушать подробностей. Мавово встал с легкой улыбкой и вышел.
– Что он хотел сказать, упомянув о какой-то змее? – с любопытством спросил брат Джон.
Я рассказал ему, сколь возможно коротко, о предсказании Мавово и спросил его, не может ли он это объяснить. Он отрицательно покачал головой.
– Самый странный из всех местных случаев ясновидения, о каких я когда-либо слышал, – ответил он, – и в то же время весьма полезный.
Потом мы ужинали. Я думаю, что это был один из самых приятных ужинов в моей жизни. Удивительный вкус приобретает пища для человека, который уже больше никогда не рассчитывал ужинать. Потом все улеглись спать, и я остался в обществе Ханса, находившегося в бесчувственном состоянии.
Я сидел у огня и курил, чувствуя, что не смогу уснуть. Мне мешал шум, доносившийся из города, где мазиту, по-видимому, торжествовали по поводу казни колдунов или по случаю возвращения Догиты.
Вдруг Ханс проснулся и сел, смотря на меня через огонь, в который я только что подложил дров.
– Баас, – сказал он глухим голосом, – мы оба здесь, у прекрасного огня, который никогда не гаснет. Но почему мы не внутри этого огня, как обещал отец бааса, а около него, на холоде?
– Потому что ты еще жив, старый дурак, хотя и не заслужил этого, – ответил я. – Змея Мавово сказала правду, и Догита пришел согласно ее предсказанию. Все мы живы, а у столбов погибли Имбоцви и его приспешники. Все это ты видел бы, если бы не наглотался своего грязного снадобья, словно трусливая баба, боящаяся смерти, которую в твоем возрасте следовало бы приветствовать.
– Ох, баас, – прервал меня Ханс, – не надо говорить, что мы действительно живы и по-прежнему пребываем в мире, который почтенный отец бааса называл тыквенной бутылкой, наполненной слезами. Не надо говорить мне, что я сделался трусом и проглотил эту мерзость, от которой у меня теперь так сильно болит голова. Не надо говорить мне о приходе Догиты, раз мои глаза не были открыты, чтобы видеть его. Хуже всего то, что я не мог видеть Имбоцви и его приспешников привязанными к столбам и не мог помочь им перебраться из бутылки со слезами в огонь, который никогда не гаснет. О, это слишком много для меня! Клянусь, баас, что отныне я всегда буду встречать смерть с открытыми глазами, – и, обхватив обеими руками свою разболевшуюся голову, он горестно закачался взад и вперед.
Ханс был чрезвычайно огорчен тем, что обо всем происшедшем он узнал последним.
Охотники дали ему новое длинное имя, которое означало: «Маленькая Желтая Мышь Которая Спит. В То Время Как Черные Крысы Пожирают Своих Врагов». Над ним насмехался даже Самми, показывающий ему трофеи, отнятые им у беспомощного Имбоцви. Впоследствии оказалось, что он добыл их тогда, когда колдун был уже мертв.
Все это было очень забавно до тех пор, пока дело не приняло такой оборот, что я, опасаясь, как бы Ханс не убил Самми, вынужден был положить веселым шуткам конец.
XII. История брата Джона
Я встал до восхода солнца, несмотря на то что лег спать очень поздно. Сделал я это главным образом потому, что хотел поговорить наедине с братом Джоном, который, как я знал, вставал очень рано. Я не встречал человека, который бы спал меньше него. Войдя в хижину, я нашел его, как и ожидал, уже на ногах. Он занимался при свече прессованием цветов.
– Джон, – сказал я, – я принес вам вещи, которые, мне кажется, вы потеряли.
С этими словами я вручил ему переплетенную в сафьян книгу «Христианский год» и акварельный портрет молодой женщины, найденные мною в ограбленном миссионерском доме в Килве. Он посмотрел сначала на портрет, потом на книгу. Я вышел из хижины, чтобы полюбоваться восходом солнца. Через несколько минут брат Джон позвал меня к себе, и когда я снова вошел в хижину, он спросил меня нетвердым голосом:
– Где вы нашли эти вещи, Аллан?
Я рассказал ему всю историю от начала до конца. Он выслушал меня, не проронив ни слова, и, когда я кончил, сказал:
– Я должен сказать вам, хотя, быть может, вы об этом догадываетесь, что это портрет моей жены, и эта книга принадлежит ей.
– Принадлежит ей? – воскликнул я.
– Да, Аллан. Я говорю «принадлежит» потому, что убежден в том, что она жива. Я не могу сказать, на чем основывается это убеждение, так же, как не могу объяснить, каким образом дикарь зулус сумел точно предсказать мой приход. Иногда нам удается вырвать у неведомого какую-нибудь тайну. Я верю, что моя жена жива до сих пор.
– Спустя двадцать лет, Джон?
– Да, спустя двадцать лет. Как вы думаете, – спросил он почти свирепо, – зачем я под видом сумасшедшего брожу среди африканских дикарей, которые почитают безумных и не причиняют им вреда?
– Я думаю, для того, чтобы собирать бабочек и растения.
– Бабочек и растения! Это только предлог. Я искал и ищу свою жену. Вам это может показаться безумием, особенно если принять во внимание то обстоятельство, что, когда мы расстались, она ждала ребенка, но я верю, Аллан, что она живет среди какого-нибудь дикого племени.
– В таком случае, быть может, лучше было бы не искать ее, – ответил я, подумав при этом о судьбе, постигавшей в те времена белых женщин, которые, спасшись от кораблекрушения, попадали в руки кафров и делались их женами.
– Нет, Аллан. Того, о чем вы думаете, я не боюсь. Если Бог спас мою жену, то он также защитил ее от всяких несчастий. Теперь вы понимаете, – прибавил он, – почему я хочу посетить этих понго, почитающих белую богиню…
– Понимаю, – сказал я и покинул его, так как, зная теперь все, я считал наилучшим не продолжать этот мучительный разговор.
Мне представлялось совершенно невероятным, чтобы его жена могла быть жива до сих пор. Открытие, что ее уже нет на свете, тяжело отразилось бы на брате Джоне.
Когда мы завтракали, Ханс, все еще страдавший от головной боли и раскаяния и прятавшийся за воротами от насмешек своих товарищей, вполз к нам в хижину, словно побитая собака, и объявил, что к нам идет Бабемба в сопровождении большого числа воинов, несущих тюки и ящики. Я приготовился встретить их, но потом вспомнил, что, по странному туземному обычаю, брат Джон является самым важным из нас лицом. Поэтому я отошел в сторону и попросил его занять мое место. Он поспешно допил свой кофе и, немного отойдя от нас, остановился в позе статуи. Бабемба и его спутники приблизились к нему, ползя на четвереньках. Остальные воины тоже держались по-рабски, насколько это позволяла им ноша.
– О король Догита, – сказал Бабемба, – твой брат король Бауси возвращает оружие твоим детям, белым людям, и посылает им подарки.
– Рад слышать это, Бабемба, – сказал брат Джон, – хотя лучше бы было, если бы его вовсе не отбирали. Сложи все здесь и встань на ноги. Я не люблю, когда люди ползают предо мной, словно обезьяны.
Приказание брата Джона было немедленно исполнено. Мы пересчитали оружие, патроны и прочее, отобранное у нас. Ничего не пропало, ничто не было испорчено. В придачу к нашим вещам тут было четыре великолепных слоновых клыка – подарки Стивену и мне, которые я, будучи человеком практичным, охотно принял, – несколько кожаных плащей и оружие мазиту в дар Мавово и охотникам, великолепная туземная кровать с ножками из слоновой кости – подарок Хансу за его способность спать при самых исключительных обстоятельствах (услышав это, зулусы громко захохотали, а Ханс с проклятиями исчез за хижинами), и для Самми – волшебный музыкальный инструмент, с просьбой в будущем пользоваться им при публике вместо своего голоса. Я должен прибавить, что Самми не понял шутки, как Ханс, но все мы вполне оценили юмор мазиту.
