Как битники, так и представители контркультуры шестидесятых находились в оппозиции к конформистскому материализму тех дней, однако не стоит забывать о том, что обе группы были отражением постдефицитного взгляда на мир. Как отмечает историк Кристофер Гейр, поколение бэби-бума, ставшее ядром контркультуры, обладало гораздо большей свободой и объемом доступных денег, чем предыдущие поколения
{233}. Молодые люди все чаще поступали в колледжи, а это давало им гораздо больше свободного времени, чем имели их родители и деды, которые сразу после школы шли работать. Многие из основателей движения битников познакомились, будучи студентами Колумбийского университета. Аллен Гинзберг учился на юриста. Уильям Берроуз поступил в Гарвард за счет трастового фонда своей отнюдь не бедной семьи.
Условия для появления бунтарской крутизны, по всей видимости, были заложены в послевоенной Америке, где проблемы гендерного, расового и прочих форм равенства вышли на передний план общественного сознания, а граждане могли наслаждаться растущей экономической мощью. Эти силы не только увеличили степень участия каждого в экономической и политической жизни страны, но и изменили саму структуру общества, разрушив иерархию и характерное для нее отношение к статусу как к чему-то одномерному (то есть определяющемуся исключительно богатством). Что касается изменений потребления, мы уже говорили о том, что демонстративное потребление возникает из-за подражания – зависти к тем, кто стоит в иерархии несколько выше. Вертикальная динамика подражания требует наличия трех ингредиентов: статусной иерархии, осознания своего места в ней (а также места других) и способов демонстрации своего положения окружающим. Статусная дивергенция требует иных мотивов: оппозиции групповым нормам, уменьшения или уничтожения единого мнения о статусе и способов выражения иных статусных норм. Именно здесь оппозиция в форме бунтарской крутизны выходит на сцену и подрывает три требования иерархии, которые мы перечислили выше. Чтобы рассмотреть эти изменения более детально, начнем с такого вопроса: как мы измеряем статус? Первый пункт – это деньги.
Денежный статус
Когда мы спрашиваем людей, насколько тесно, по их мнению, связаны богатство и статус, они обычно просто смотрят на нас с ужасом. Некоторые подозревают, что это вопрос с подвохом. Ведь такая связь кажется совершенно очевидной. Многие затем отвечают, что социоэкономический статус (СЭС) – очень полезное понятие, потому что именно оно позволяет описать иерархию в современном обществе. Иными словами, если вы хотите определить свое место в этой иерархии, посмотрите на свой социоэкономический статус. Несмотря на интуитивную привлекательность этого понятия и его связь с иерархией, за этой связью кроется немало проблем. Прежде всего, первая «С» в СЭС вроде бы должна отражать социальные грани статуса, в частности уровень образования и престижность занимаемой должности. Но насчет последнего на сегодняшний день трудно найти общепринятое мнение. Например, многие люди расходятся во взглядах, престижно ли быть юристом или генеральным директором.
Но даже если оставить в стороне эти вопросы, есть и другие трудности с использованием СЭС для определения статусного ранга
{234}. Если СЭС – что-то вроде статуса у шимпанзе, то люди должны точно знать, какое место они занимают. Но на самом деле большинство из нас понятия об этом не имеет. Поведенческие экономисты Дэн Ариели и Майкл Нортон обнаружили, что большинство жителей США совершенно не представляют, как в их стране распределяется богатство
{235}. В этом нет ничего удивительного. Как отмечает социолог Рэндалл Коллинз, из повседневной жизни просто исчезли ритуалы, которые делали общественную иерархию видимой
{236}. Например, в традиционном иерархическом обществе повседневная жизнь была наполнена знаками выражения почтения – поклонами, формальными обращениями и т. д. В Англии прикосновение к королеве, как это сделала в 2012 г. Мишель Обама, до сих пор вызывает негодование, так как воспринимается как нарушение кодекса почтения по отношению к королевской семье. Объятия Обамы больше соответствуют американскому переходу к взаимным эгалитарным формам приветствия
{237}. Коллинз пишет: «Статусный порядок теперь невидим, или видим только в пределах определенных групп. Род занятий и богатство больше не вызывают проявлений почтения и не формируют видимых статусных групп, демонстрирующих категорийную идентичность»
{238}.
Так как люди не знают, каким социоэкономическим статусом обладают, исследователи разработали систему измерения его субъективной оценки
{239}. Результаты впечатляют. Субъективная оценка людьми своего СЭС зависит от того, с кем их просят себя сравнить: лучше или хуже они живут, чем остальные граждане Америки? Чем их соседи? Чем другие представители той же расы или народа? Чем их родители в том же возрасте? В частности, были выявлены различия в субъективной оценке социального статуса у белых и афроамериканцев
{240}. Хотя традиционные способы измерения СЭС говорят о том, что афроамериканцы находятся в менее выгодном экономическом положении, чем белые, их субъективный социальный статус существенно выше. Афроамериканцы считают, что они живут лучше, чем другие представители их расы, соседи и их родители в том же возрасте. Действительно, более чем сорокалетние исследования подтверждают, что у афроамериканцев самооценка выше, чем у белых, и что за последнее время она гораздо сильнее выросла
{241}.
