Я спросил доктора Дессауэра, занимается ли он каким-нибудь новым исследованием, и если да, то волнует ли оно его так же, как работа над копировальным аппаратом. Дессауэр заметил: «На оба вопроса отвечу утвердительно, но предмет исследования — пока коммерческая тайна».
Доктор Гарольд Кларк, мой следующий собеседник, распоряжался программой разработки ксерографического аппарата под непосредственным руководством доктора Дессауэра. Кларк, коренастый человек с профессорскими манерами (он действительно был профессором физики до того, как пришел в Galoid в 1949 году), подробно рассказал, как изобретение Карлсона приобрело товарный вид. «Чет Карлсон был человеком морфологическим, — начал вспоминать доктор Кларк. Заметив мое непонимание, он продолжил: — Я не могу сказать, какой именно смысл вкладываю в это слово, но, думаю, оно означает способность соединить две известные вещи и получить нечто принципиально новое. У Чета получилось. У ксерографии не было никаких предшественников в науке. Чет соединил весьма странный набор феноменов, каждый из которых сам по себе мало значил. В результате получилось великое изобретение в области передачи изображений, сопоставимое по значимости с изобретением фотографии. Более того, Чет сделал это не в научной атмосфере академического учреждения. Вы же знаете, что есть открытия, которые ученые делают одновременно в разных местах, ничего не зная о работах друг друга. Но никто в то время не сделал ничего даже отдаленно похожего. Единственный недостаток изобретения — что как товар оно никуда не годилось».
Доктор Кларк издал короткий смешок и принялся рассказывать. Решающий шаг был сделан в Баттельском мемориальном институте, и, в полном соответствии с традицией, случайно. Главная проблема — что фотопроводящая среда Карлсона, покрытая слоем серы, теряла полезные свойства после нескольких копирований и становилась негодной. Не имея никаких теоретических обоснований, баттельские ученые добавили к сере немного селена, который до этого применяли при изготовлении электрических сопротивлений и в качестве красящего вещества — для окраски стекла в красный цвет. Смесь серы и селена работала лучше, и ученые добавили еще. Стало еще лучше. Постепенно покрытие стало чисто селеновым. Оно работало лучше всего. Так было обнаружено — методом от противного — что селен и только селен может сделать ксерографию реальностью.
«Вы только подумайте, — произнес доктор Кларк, задумчиво глядя перед собой. — Такая простая вещь, как селен — один из земных элементов, которых всего-то чуть больше сотни, и довольно распространенный. Открыв его эффективность, мы преодолели последний рубеж, хотя в то время еще не знали этого. У нас до сих пор есть патент на использование селена в ксерографии — патент на целый элемент. Неплохо, да? Но мы и до сих пор не знаем, как он работает. Например, не знаем, почему на покрытой им поверхности не проявляются следовые эффекты — на барабане не остается никаких следов предыдущих копирований, то есть теоретически он может работать до бесконечности. В лаборатории селен выдерживал миллион копирований, и мы не понимаем, почему покрытие не изнашивается. Разработка ксерографии была по большей части эмпирической. Мы опытные, дипломированные ученые, а не цыгане-лудильщики, но в своей работе использовали способы лудильщиков наряду со строгими методами научного исследования».
Потом я поговорил с Орасом Беккером, инженером, отвечавшим за доведение рабочей модели Xerox-914 до промышленного образца. Этот талантливый уроженец Бруклина, снова переживая прежние страдания, рассказал о невероятных помехах и опасностях, стоявших на пути. Когда Беккер в 1958 году пришел в компанию Haloid-Xerox, его лаборатория помещалась на чердаке Рочестерского завода по расфасовке садовых семян. Крыша протекала, и в жаркие дни расплавленный гудрон капал на инженеров и оборудование. Модель 914 была доведена до промышленного образца в другой лаборатории, на Орчард-стрит, в начале 1960 года. «Это было обшарпанное здание с большим чердаком и скрипучим лифтом. Сверху открывался захватывающий вид на подъездной путь, по которому постоянно возили вагоны, набитые визжащими свиньями, — рассказал Беккер. — Но зато у нас было помещение, а на голову не капал гудрон. На Орчард-стрит случился пожар. Не спрашивайте как. Мы решили, что пора приступать к сборке. Сказано — сделано. Все были готовы. Члены профсоюза на время забыли о своем недовольстве, а боссы — о своем престиже. Было трудно отличить инженера от сборщика. Никто не мог стоять в стороне. Стоило посмотреть, что творилось в то воскресное утро, когда аппарат был собран, и все старались если не подрегулировать какой-то механизм, то хотя бы походить вокруг машины и повосхищаться сделанным. Другими словами, модель 914 наконец заработала».
Но когда машина начала поступать в магазины, в демонстрационные залы и к потребителям, рассказывал Беккер, неприятности только начались: теперь он нес ответственность за неполадки и конструктивные недочеты. А машина образцово-показательно выходила из строя в момент, когда на нее устремлялись сотни глаз. Казалось, ее постигнет судьба «эдсела». Сложные реле отказывались работать, пружины лопались, отключалось электричество, неопытные пользователи роняли скрепки и зажимы в машину, что нарушало работу (впоследствии стали устанавливать ловушки для скрепок), в местностях с влажным климатом начались ожидаемые трудности, а неожиданные — на больших высотах в горах. «В целом, — вспоминал Беккер, — в то время у машины имелась отвратительная привычка ничего не делать после того, как оператор нажимал кнопку». Если же машина что-то делала, то обязательно не то, чего от нее ожидали. На первом большом показе модели 914 в Лондоне, например, сам Вильсон должен был приложить царственный указательный палец к кнопке. Он нажал, но никакой копии машина не выдала. Вместо этого лопнул гигантский генератор, обеспечивавший машину энергией. Вот так ксерокс увидели британцы. Учитывая, что Британия позже стала самым большим заокеанским покупателем модели 914, можно лишь удивляться упорству Xerox и британскому терпению.
Во второй половине дня гид компании отвез меня в тихий городок на берегу озера Онтарио в нескольких милях от Рочестера, чтобы показать совершенно непохожие на дырявые и продуваемые всеми сквозняками чердаки Беккера современные промышленные корпуса, включая один цех площадью в 1 000 000 квадратных футов, где собирали копиры Xerox всех моделей (за исключением тех, которые делали в филиалах компании в Британии и Японии). И еще один, меньший, но более изящный корпус, где занимались научно-исследовательскими и опытно-конструкторскими работами. Когда мы шли мимо гудящей сборочной линии, гид объяснил: линии работают по 16 часов в две смены, все они загружены заказами на несколько лет вперед, на предприятии трудится 2000 человек, и профсоюз входит в местное отделение профсоюза рабочих текстильной промышленности. Так получилось, потому что Рочестер всегда был центром текстильной промышленности, и ее профсоюз самый мощный в этом регионе.
После того как гид отвез меня обратно в Рочестер, я решил погулять по городу и спросить у местных жителей, что они думают о компании Xerox. Мнения были разные. «Xerox полезен для Рочестера, — сказал один местный бизнесмен. — Конечно, Eastman Kodak многие годы был большим белым отцом города и остается им, но Xerox теперь второй и продолжает подниматься. Это не причинит Kodak никакого вреда; наоборот, сделает и для него, и для города много хорошего. Потом, новая успешная компания — это деньги и рабочие места. С другой стороны, многие люди здесь недовольны Xerox. Большинство местных предприятий появились здесь еще в XIX веке, и их владельцы настороженно относятся к пришельцам. Когда Xerox взлетел, как метеор, некоторые думали, что этот пузырь скоро лопнет — да что там, просто надеялись, что лопнет. Многих еще раздражает, что Джо Вильсон и Сол Линовиц все время рассуждают о человеческих ценностях, а сами гребут деньги лопатой. Но такова цена успеха».
