Однако в четверг, к удивлению Сондерса, очень немногие медведи изъявили желание урегулировать конфликт. Вероятно, акции хотели купить только те, кто не мог и дальше выносить мучительную неопределенность. Но затем скамью из-под ног теперь уже Сондерса выбил комитет управляющих, объявив, что вычеркивает акции Piggly Wiggly из списка выставленных на торги. Было также объявлено, что медведям дается пять дней, чтобы к 14:15 следующего понедельника выполнить обязательства. Сондерс, хотя и находился в Мемфисе, далеко от места, где разыгрывалась основная драма, все же понял, что начинает проигрывать. Он не мог не видеть, что для него дальнейшая отсрочка дня покупки акций медведями — вопрос жизни и смерти. «Насколько я понимаю, — сказал он в следующем интервью вечером в четверг, — неспособность брокера выполнить обязательства на бирже есть то же самое, что неспособность банка рассчитаться за кредит. И мы все знаем, что происходит с такими банками… ревизор обычно прибивает к двери табличку “Банк закрыт”. Я не могу поверить, что августейшая и всемогущая Нью-Йоркская фондовая биржа может вести себя, как жуликоватый должник. Поэтому продолжаю уповать, что принадлежащие мне акции будут куплены по установившейся цене». В редакционной статье мемфисская Commercial Appeal выразила поддержку Сондерсу: «Похоже, произошло то, что карточные игроки называют неуплатой долга. Надеемся, что наш земляк разнесет мошенников в пух и прах».
В тот же четверг, по случайному совпадению, публике был представлен годовой финансовый отчет Piggly Wiggly. Отчет радужный — объем продаж, доходы, активы и все прочие показатели по сравнению с предыдущим годом выросли, — но на него никто не обратил внимания. Реальная стоимость компании никого не волновала; все внимание было приковано к игре.
Утром в пятницу мыльный пузырь Piggly Wiggly лопнул. Потому что Сондерс, пообещавший, что с трех часов четверга цена за акцию составит 250 долл., вдруг сделал удивившее всех заявление о том, что готов продать акции по 100 долл. Э. Брэдфорда, нью-йоркского адвоката Сондерса, спросили, отчего тот вдруг пошел на уступку. Брэдфорд игриво ответил, что его клиент поступил так из душевной щедрости, но в действительности Сондерс был вынужден это сделать. Отсрочка, предоставленная биржей, дала игрокам на понижение и брокерам шанс заново просмотреть списки акционеров Piggly Wiggly, чтобы выбить из них небольшие пакеты акций, которые не успел прибрать к рукам Сондерс. Вдовы и сироты из Альбукерка и Сиу-Сити, ничего не знавшие ни о медведях, ни о монополизации, были бы только счастливы порыться в своих матрасах или банковских ячейках и продать — на так называемом внебиржевом рынке ценных бумаг, поскольку эти акции нельзя было продать на бирже — свои 10 или 20 акций Piggly Wiggly по цене, по меньшей мере, вдвое большей, чем они заплатили при покупке. Следовательно, вместо того чтобы покупать акции у Сондерса за 250 долл., а потом ему же их и возвращать в возмещение долга, многие медведи смогут купить акции вне биржи за 100 долл., а затем со злорадным удовольствием вернуть их Сондерсу вместо наличных — а ведь этого он хотел меньше всего. В ночь на пятницу практически все игроки на понижение оказались чисты, погасив свою задолженность перед Сондерсом либо внебиржевыми приобретениями, либо заплатив по 100 долл. за внезапно обесценившиеся акции.
В тот вечер Сондерс обнародовал еще одно заявление, и на этот раз — несмотря на внешнюю дерзость — в нем слышался крик боли. «Уолл-стрит получил по зубам и закричал: “Мама!” — писал Сондерс. — Из всех учреждений Америки именно Нью-Йоркская фондовая биржа — главная угроза, главная сила, способная сокрушить любого, кто осмелится ей противостоять. Они сами пишут себе законы… эта кучка людей, присвоившая себе такие права, на которые не смел претендовать ни один король, ни один тиран: сегодня они вводят одни правила по контрактам, а завтра отменяют их, чтобы выгородить шайку должников… Вся моя жизнь отныне будет посвящена защите общества от этой напасти… Я не испытываю страха. Пусть Уолл-стрит возьмет меня голыми руками, если сможет». Но, похоже, Уолл-стрит действительно взяла Сондерса голыми руками; монополия его была уничтожена, сам он задолжал синдикату Южных банков и остался с грудой акций, будущность которых была, мягко говоря, весьма сомнительной.
Это потрясение не прошло бесследно для Уолл-стрит, и в результате фондовую биржу вынудили объясниться. В понедельник 26 марта, вскоре после того как миновал период отсрочки, данный игрокам на понижение, и монополию Сондерса, по существу, уничтожили, биржа выступила с апологией в виде длинного и подробного описания кризиса с начала и до конца. В версии биржи особо подчеркивался вред, который мог быть причинен обществу, если бы монополизацию довели до конца. Вот объяснение биржи: «Одновременное исполнение всех контрактов по возвращению акций вынудило бы платить за них любую цену, назначенную мистером Сондерсом, а конкурентное предложение при недостаточном обеспечении могло привести к ситуации, известной по монополизации, имевшей место с акциями Northern Pacific в 1901 году». Затем биржа, стилистически подчеркивая свою искренность, заявила: «Деморализующие эффекты такой ситуации не ограничиваются контрактами, но влияют на состояние рынка в целом». Касаясь принятых ею мер — приостановки торгов акциями Piggly Wiggly и продления срока выкупа акций спекулянтами, — биржа утверждала, что обе они приняты в рамках существующих правил и установлений и поэтому безупречны. Каким бы высокомерным заявление ни казалось сейчас, оно было вполне оправданным: в то время не существовало иных правил, регулирующих биржевые торги.
Вопрос о том, честно ли — даже по своим правилам — играли биржевые спекулянты с деревенским простофилей, до сих пор обсуждается любителями биржевого финансового антиквариата. Есть одно, правда, не очень достоверное, доказательство, что сомнения позже стали одолевать и самих спекулянтов. Относительно того, что биржа могла и имела право приостановить торги, двух мнений быть не может. Биржа действовала в полном соответствии с регламентом. Но право отодвигать для играющих на понижение спекулянтов сроки исполнения их обязательств — совсем другое дело. В июне 1925 года, через два года после попытки Сондерса монополизировать рынок своих акций, биржа внесла в регламент дополнительную статью. В ней говорилось: «В каждом случае, когда, по мнению совета управляющих, создается монополия на ценные бумаги, которыми торгуют на бирже… совет управляющих имеет право отодвинуть сроки поставок по контрактам на эти ценные бумаги». Принятие этой поправки задним числом санкционировало прежние действия биржи, попытавшейся успокоить больную совесть.
Непосредственным следствием кризиса Piggly стала волна сочувствия Сондерсу. По всей стране, в глубинке, люди рисовали его себе в образе отважного борца за права обездоленных, безжалостно раздавленного биржей. Даже в Нью-Йорке, в логове биржи, как признала в редакционной статье Times, очень многие видели в Сондерсе святого Георгия, а в бирже — дракона. То, что дракон в конце концов восторжествовал, было «сильным ударом по нации, на две трети состоящей из “неудачников”, переживших момент триумфа, читая о том, что такой же неудачник смог выступить против биржи и наступить ей на горло, едва не раздавив насмерть злодеев-спекулянтов».
Сондерс был не тот человек, чтобы проигнорировать множество своих собратьев-неудачников, и решил извлечь из такого отношения пользу. Он нуждался в них, ибо положение его и в самом деле оказалось шатким. Самая большая проблема заключалась вот в чем: Сондерс не знал, что делать с 10 млн долл. долга, который следовало вернуть банкам-спонсорам, — таких денег у него не было. План монополизации — если такой план у него вообще имелся — предусматривал получение таких денег, за счет которых можно было бы погасить большую часть задолженности, при этом у Сондерса еще осталось бы очень много готовых к торгам акций. Хотя продажа акций даже по заниженной цене принесла Сондерсу вполне приличную по обычным меркам прибыль (по некоторым оценкам, он сорвал куш в 500 тыс. долл.), это была лишь ничтожная часть того, что он мог бы получить, но не получил. Возведенное им сооружение оказалось аркой без замкового камня.
