Мысли о завтрашних событиях мешали сосредоточиться на Корфу. К тому же завтра в четыре утра за ним должна была приехать машина из банка, и следовало лечь спать. Пока Хэйс готовился отходить ко сну, миссис Хэйс сказала, что его ранний подъем должен был бы вызвать у нее сочувствие, но муж с таким нетерпением ждет событий завтрашнего дня, что она не испытывает ничего, кроме зависти.
Между тем на Либерти-стрит Кумбс как убитый проспал до звонка будильника в половине четвертого утра по нью-йоркскому времени, когда в Лондоне было 8:30, а в континентальных европейских столицах 9:30. Череда международных валютных кризисов, задевавших Европу, так приучила Кумбса к разнице во времени, что он начал мыслить в категориях европейского времени. Так, восемь утра в Нью-Йорке он называл «временем обеда», а девять — «второй половиной дня». Так что проснулся он, по своим понятиям, «утром», хотя над Либерти-стрит в тот момент тускло светили звезды. Кумбс оделся, спустился в свой кабинет на десятом этаже, где его накормила завтраком ночная смена банковской столовой, и принялся звонить в центральные банки некоммунистического мира. Все звонки проходили через одного оператора, обслуживавшего коммутатор Федерального резервного банка в нерабочее время. Все звонки пользовались приоритетом как имеющие государственную важность, но в данном случае этой привилегией воспользоваться не пришлось: в 4:15 утра, когда Кумбс снял с рычага телефонную трубку, линия была совершенно свободна.
Эти звонки делались единственно для того, чтобы согласовать будущую работу. Утреннее сообщение из Английского банка оказалось неутешительным. Положение осталось прежним, спекулятивная атака на фунт продолжалась с неослабевающей силой. Английский банк держал фунт на уровне 2,786 за счет дальнейшего истощения резервов. Кумбс имел все основания полагать, что, когда через пять часов откроются торги на нью-йоркском валютном рынке, на него уже по эту сторону Атлантики будут выброшены дополнительные фунты, на скупку которых потребуются дополнительные количества золота и долларов из британских резервов. Этими тревожными размышлениями он поделился с коллегами из Deutsche Bundesbank во Франкфурте, Banque de France в Париже, Banca d’Italia в Риме и Японского банка в Токио (руководителям японского банка Кумбс звонил домой, так как на Дальнем Востоке было уже шесть вечера). Сразу переходя к сути дела, Кумбс говорил собеседникам, что от имени Английского банка их скоро попросят о займе, равного которому они никогда и никому не предоставляли. «Не вдаваясь в конкретные цифры, я постарался довести до их сведения, что это один из самых разрушительных кризисов в истории, о чем они, вероятно, пока не догадывались», — прокомментировал впоследствии Кумбс. Один высокопоставленный сотрудник Bundesbank, знавший о масштабах кризиса ровно столько же, сколько и его коллеги за пределами Лондона, Вашингтона и Нью-Йорка, ответил, что во Франкфурте «морально готовы» к огромному бремени, которое, возможно, ляжет на их плечи. Но до звонка Кумбса все тем не менее надеялись, что спекулятивные атаки на фунт прекратятся как-нибудь сами собой. Даже теперь, после звонка, они все равно не знали, сколько денег у них попросят. После того как Кумбс повесил трубку, управляющий Bundesbank созвал совещание совета управляющих, грозившее затянуться на весь день.
Но все это была лишь подготовительная работа. Реальный запрос на конкретную сумму мог сделать только глава одного центрального банка в личном обращении к главе другого центрального банка. В то время как Кумбс обрабатывал собеседников из Европы и Японии, глава Федерального резервного банка находился в лимузине где-то между Нью-Канааном и Либерти-стрит, и банковский лимузин, в отличие от машины Джеймса Бонда, не был оборудован телефоном.
Хэйс, человек, которого с таким нетерпением ждали, был президентом Федерального резервного банка Нью-Йорка немногим больше восьми лет. На эту должность он, к удивлению многих и не в меньшей степени к своему собственному, попал не с какой-то сопоставимой по уровню должности в системе Федерального резерва, а с места вице-президента одного из вполне заурядных нью-йоркских коммерческих банков. Каким бы неортодоксальным ни было это решение, оно оказалось поистине удачным. Если мы присмотримся к молодости Хэйса и к началу его карьеры, то не сможем отделаться от впечатления, что вся жизнь готовила его к умению разобраться именно с этим международным валютным кризисом. Так вся жизнь какого-нибудь писателя или художника кажется потом лишь подготовкой к созданию одного-единственного великого произведения. Если бы божественному провидению или его финансовому департаменту, который, конечно же, знал о неминуемом крахе фунта стерлингов, понадобилось бы подтверждение квалификации Хэйса и его способности справиться с задачей спасения фунта, и департамент нанял бы небесного кадровика, который представил бы сведения о Хэйсе, то досье выглядело бы примерно так:
«Родился в Итаке, штат Нью-Йорк, 4 июля 1910 года; детство прошло в Нью-Йорке. Отец — профессор конституционного права в Корнельском университете, а затем консультант по инвестициям в Манхэттене. Мать — бывшая школьная учительница, восторженная суфражистка, гражданская активистка и политический либерал по убеждениям. Оба родителя — орнитологи-любители. В семье царила интеллектуальная атмосфера, поощрялось свободомыслие и интерес к общественным проблемам. Хэйс посещал частные школы в Нью-Йорке и Массачусетсе и всегда числился одним из лучших учеников. После окончания школы поступил в Гарвардский университет (где проучился всего год), после этого учился в Йельском университете (три года, специализировался в математике; на третьем курсе избран членом братства “Фи-Бета-Каппа”; опыт занятия греблей в студенческие годы оказался неудачным; университет окончил в 1930 году с лучшими оценками на курсе). Потом в 1931–1933 годах Хэйс учился в Новом колледже Оксфорда как стипендиат Родса
[60]. В колледже стал убежденным англофилом и написал диссертацию «Политика Федерального резерва и выработка золотого стандарта в 1923–1930 годах», хотя сам ни в то время, ни позже не собирался работать в Федеральном резерве. Впоследствии Хэйс очень хотел бы иметь на руках эту диссертацию, полную юношеских озарений, но ни он, ни архив Нового колледжа так и не смогли ее отыскать. С 1933 года начал работать в нью-йоркских коммерческих банках, постепенно поднимаясь вверх по карьерной лестнице (в 1938 году его годовая зарплата составляла 2700 долл.). В 1942 году получил должность — не слишком, конечно, выдающуюся — секретаря Нью-Йоркской трастовой компании. После службы в ВМС в 1947 году стал вице-президентом, а еще через два года — главой отдела иностранной валюты банка New York Trust, невзирая на полное отсутствие опыта в этой отрасли банковского дела. Но, очевидно, Хэйса всегда отличала способность быстро учиться. В 1949 году он поразил коллег и руководителей точным предсказанием падения цены фунта с 4,03 до 2,8 долл., каковое и состоялось через несколько недель.
В 1956 году Хэйс назначен президентом Федерального резервного банка Нью-Йорка — к удивлению всего банкирского сообщества Нью-Йорка, где об этом человеке раньше вообще никто не слышал. Отреагировал он совершенно спокойно, отметив назначение двухмесячной поездкой в Европу вместе с семьей. Теперь все согласны, что директора Федерального резервного банка обладают каким-то сверхъестественным чутьем, подбирая в валютный отдел самых способных экспертов именно тогда, когда доллар ослабевает и на первый план выходит необходимость международного сотрудничества. Главы европейских центральных банков любили Хэйса и ласково называли его Элом. Эл зарабатывал 75 тыс. долл. в год — самый высокооплачиваемый служащий в стране после президента Соединенных Штатов. Зарплаты сотрудников Федерального резервного банка должны конкурировать не с зарплатами государственных чиновников, а с зарплатами ведущих банкиров. Хэйс был очень высок и очень худ. Предпочитал не задерживаться на работе, считая сверхурочное присутствие “возмутительным”. Свято хранил от посторонних свою частную жизнь и считал это делом принципа. Жаловался, что сын пренебрежительно относится к частному бизнесу, что называл снобизмом наизнанку, но даже это делал спокойно и невозмутимо.
