Хотя… ее ведь тут явно ждали. Рубаху положили. Волхва, наверное? Волхва, похоже, и оборотням не перечила, и ей помогла, не дала сгореть. Найти ее сейчас…
Избу отсюда видно не было, но направление, куда идти, Велька помнила. И почему-то не сомневалась, что оборотней там уже нет. И вообще…
Странно было. Чем больше она приходила в себя, тем больше понимала, что изменилась, и мир вокруг ощущался ярче и сильнее, и она сама — часть чего-то огромного, бескрайнего. И этот огромный мир явно слышал даже ее, Велькино дыхание, а она слышала его дыхание. И потому она спокойно подошла к избушке, обогнула ее, не сомневаясь, что это важно, важнее, чем стучаться в дверь или даже поискать воду, чтобы напиться и хотя бы ополоснуть лицо.
Пес лежал на куче сена за избой. Волкобой, ее пес. Почему-то однозначная связь между ними казалась ей непреложной истиной, кому бы ни принадлежал Волкобой на самом деле, боярину Миряте или еще кому. Но еще важнее было то, что пес крайне мало походил на мертвого…
Она присела рядом. Волкобой спал, его бок мерно вздымался и чуть подрагивал. Никаких ран, почти каждая из которых могла бы быть смертельной — Велька сама видела, как ему досталось от оборотней. Она погладила жесткую шерсть, взъерошила, без труда отыскав под ней следы этих ран — уже посветлевшие рубцы. Выжить после такого — чудо немалое, но чтоб все и зажить успело? Это сколько же времени прошло?!
Случайно скользнув взглядом по ближним кустам, Велька вздрогнула, увидев, что на веточке висят ее серебряные флаконы, подарок Быстрицы. Она схватила их, раскрыла, оба пустые оказались, досуха. А ведь каждый был наполовину полон, она воду берегла, разливала капельками! Вот и объяснение, значит, почему Волкобой жив.
Получается, что, когда Велька перед сожжением без чувств лежала, волхва забрала у нее флаконы? И вылечила Волкобоя? И значит, она знала, что во флаконы эти налито?..
Велька дух перевела и счастливо засмеялась, закрыв руками лицо. Вот ведь, такое тут приключилось, что на хорошее и надеяться было нечего! А получилось, что и она жива-здорова, и Волкобой. А она еще и огневкой стала, жар-птицей, силу получила свою кровную, пока не совсем ей понятную, но огромную!
Зато замуж за княжича ей больше не идти — как же без косы, да и вроде у нее теперь Касмет в мужьях! Ладно, не очень-то хотелось за княжича. А насчет Касмета, пусть теперь этот «муж» близко подойти попробует…
Велька больше его не боялась, и никого не боялась.
Но ведь теперь ей и за Венко замуж не выйти, как она, на краде стоя, обещала! Точнее, выбрать надо, либо он, либо огненные крылья. И как же теперь выбрать?..
И нужна ли она Венко, такая?
— Что, вернулась, огневка? — услышала она, быстро обернулась, волхва позади стояла. — Идем, в баню провожу, там вода теплая есть. Оставь своего друга сердечного, пусть отсыпается, ему нужно сил набраться. Да и тебе не помешает.
Велька встала, поклонилась:
— Спасибо тебе, матушка.
— И тебе не хворать, Велья, княженка вериложская, — волхва по-доброму усмехнулась, — а матушкой не зови. Синява мое имя. Редко я его слышу последнее время, так что уж порадуй.
— Хорошо… Синява.
И впрямь, чудо чудное, волхва в обычной рубахе, без своей обрядной одежды и амулетов казалась моложе. Волосы ее, в косу заплетенные, были густо прошиты сединой, но теперь Велька разглядела, что кожа у нее гладкая, молодая, а глаза отливают голубизной — и впрямь Синява.
— А сколько же дней минуло, после того как?.. — решилась спросить.
— Один день, всего лишь, не пугайся. Прошлым утром все и случилось.
Велька только головой покачала — ей не верилось…
Взяв за руку, Синява отвела ее в баньку, что немного дальше стояла, прямо на берегу озерца. Вымыться помогла, сама вытерла большой холстиной и подала другую рубаху, чистую, и пеструю полосатую поневу.
— Платок-то наденешь, Велюшка? Или ну его пока? — засомневалась она.
Велька взяла у нее платок, повязала узлом сзади.
Так вдовы ходят, стриженые и платками повязанные. Что ж, она бы не отказалась, чтобы вот раз — и вдовой оказаться, Касметовой. Хоть у него вроде дела благие впереди, сына выручать, а все равно Велька желала только вдовой его быть, и больше никем.
Не женой же, в самом деле? Дурное это дело было — ее неволить.
Последними волхва подала флаконы, Велька повесила их на пояс.
— Спасибо тебе, что ему помогла. Считай меня в долгу.
— Нет, милая княженка. Это я была в долгу, — Синява неожиданно рассмеялась, — хоть и пыталась отдариться, да ты слишком довольной не казалась от моего подарка!
— Ты о чем? — Велька даже оторопела.
— Ты меня все-таки не узнаешь? Это ничего. Вторую суть не все умеют видеть. Но ты потом научишься, я думаю. Раз на огненных крыльях полетала — прежней уже не будешь. А уж суть-то видеть…
— Погоди. Я тебя видела не в этой сути? Не в человеческой? Это где было? И как же я тогда могу узнать тебя, скажи лучше, Синявушка!
— Скажу, скажу. Мы с тобой в Навном мире встречались. Вы с другом сердечным меня из ямы вытащили, в которую я по глупости своей угодила. И не ходить мне по земле, не смотреть на солнышко, если бы не вы.
— Волчица! — Велька ахнула.
— И как ты его этим лечила, я тогда и подсмотрела, — волхва показала на флаконы, — а мышей ты не любишь, но все равно пригодились, да?
— Ох, да, — вздохнула Велька, — спасибо тебе, Синявушка! Плохо нам было бы без тех мышей, — она смотрела на волхву во все глаза, верила и не верила.
Тот поход в Навь все больше казался ей сном, и виденный в Нави Венко — тоже. И вдруг встретить в этом мире кого-то, виденного в Нави? Да еще так встретить?!
— Обошлись бы и без мышей, — хмыкнула волхва, — придумали бы что-нибудь. Но я рада, что они пригодились. Кот там зловредный, знаю.
— А тот, большой волк? Он кто? — вспомнила Велька.
Волхва на миг нахмурилась, но сразу улыбнулась:
— Нос побереги, не все сразу надо знать. Идем, я тебя накормлю.
На тот самый стол, за которым накануне рассиживали оборотни, Синява выставила теплый горшок с кашей, корчажку с ягодным взваром, буханку хлеба.
— Вот, чем богата, милости прошу.
Велька ела деревянной ложкой кашу, дивясь, до чего та вкусна — кажется, и за отцовским столом такую не подавали. И совестно немного было перед волхвой — ни дать ни взять, из голодного края девка явилась.
— Ты знай ешь, на меня не гляди, — посмеивалась Синява, — ты сил много потратила! Жаль, пир у меня закатить нечем. Раньше тут весь была, так всего мне привозили: и молока, и масла, и дичи, как на добрую свадьбу. Да нет веси больше, — горестная морщинка легла между ее бровей, — Моровую Девку запустили, с купцами-обозниками заезжими пробралась. Мало кто выжил. Кто выжил, уехали теперь, отстроились дальше, где боги и чуры место указали. При нужде все равно ко мне ездят. Из моей веси, из других умирает кто — я провожаю.
