– Ты права, – с трудом согласилась она. – Все верно, какое мне должно быть дело до ребенка, живущего в соседнем доме. Раньше мне бы и в голову не пришло запоминать ее.
Шедшая рядом Мэйлин ничего не ответила, но Эмма чувствовала, что ей есть еще что сказать.
– Ну, что ты все тоскуешь, – утешал ее Мартин на следующий вечер.
Они шли по набережной, наблюдая за тем, как на окраине города гаснут огни в окнах жилых домов. С ним всегда было хорошо на природе и неловко в обществе. В кино они ходили часто, но Эмма просто боялась сказать ему, как ей не нравятся подобные походы. Она берегла его чувства, но, казалось, что он не собирался отвечать ей тем же.
– Я уже не тоскую, – солгала она, стараясь улыбаться, а не скалиться.
– Обманывай других, – вздохнул он, расстегивая пуговицы слишком тесного жилета.
Пиджак он нес в одной руке, а в другой держал портфель, так что Эмме приходилось просто шагать рядом, надеясь, что их не примут за брата или сестру. Остальные пары в это необычайно эмоциональное послевоенное время старались держаться за руки, но ее устраивало почти все.
Грустным было то, что сейчас, меньше чем через неделю после того, как она получила заключение врачей, Мартин, кажется и думать забыл о ее боли. Теперь он упорно делал вид, что ничего страшного не случилось. Такого легкого отношения ей хотелось тогда, а сейчас подобная игра казалась лишь холодностью и нежеланием вникать в ее проблемы.
– А я и не обманываю, – уже понимая, что сопротивляться бесполезно, все-таки возразила Эмма.
Он лишь пожал плечами, давая понять, что ее слова были услышаны.
– Что у тебя на работе? – спросила она, стараясь отвлечься.
– Как обычно. Стране нужные рабочие руки, а их нет. Точнее, у нас острая нехватка. Сказали, что на следующей неделе отправят в тур по провинции, вербовать новых рабочих.
– Так ведь еда нужна даже больше, чем вся эта промышленная ерунда, – хмыкнула Эмма. – Получается, твое начальство хочет отвлечь фермеров от земледелия в угоду несъедобным безделушкам?
Мартин даже не повернулся к ней, но напрягшиеся желваки просигналили о том, что она сказала нечто неправильное.
– А может, наши безделушки помогут производить больше еды? – через некоторое время сказал он. – Кто знает, может, промышленность важнее землеройства?
Ясно. Высказавшись о его работе уничижительно, Эмма оскорбила и его. И почему о работе, половина которой была чистой политикой, говорить безразлично и пренебрежительно нельзя, а об ее ущербном теле можно?
– Пока что мы этого не знаем, – вздохнула она, забыв при этом посмотреть на него.
Когда Эмма исподволь наблюдала за ним, Мартин казался расслабленным и спокойным, но стоило ей отвлечься, как он тут же переложил пиджак на ту же руку, в которой держал портфель, а другой коснулся ее плеча.
– Что с тобой? – спросил он, и его пальцы обожгли ее даже через плотную ткань цветастого платья.
Эмма пожала плечами:
– Ты был прав: я все еще грущу. Дай мне немного времени и не слушай того, что я говорю. Кажется, я сейчас просто не способна сказать что-нибудь интересное или разумное.
– Скажи мне, что именно тебя тревожит? – вдруг проявляя неслыханную щедрость, попросил он. – Ты боишься, что мы не поженимся? Какие глупости, Эмма, все будет в порядке. Я уверен, твой врач ошибся.
Уж если с кем-то и нужно было быть честной, так это с ним.
– Нет, Мартин, мой врач сказал правду. Меня тщательно обследовали в нескольких клиниках, и я знаю точно, что диагноз верный.
– Не может быть, Эмма. Разве в твоей семье бывали такие случаи?
– Наследственность роли не играет. Если таких и не было до сих пор, то я стану первой. И поэтому ни к чему наши прогулки, сам понимаешь. Придется нам расстаться.
Она постаралась придать своим словам как можно больше убедительности, но, видимо, получилось не очень хорошо.
– Что за бред, – сквозь зубы процедил Мартин. – Что за чертов бред ты сейчас несешь.
– Если ты хотел сказать «Я не собираюсь тебя бросать, потому что слишком сильно люблю», то получилось очень интересно, – вяло заметила она.
– Я хотел сказать, как тебе только в голову могла прийти такая фантастическая ахинея, – даже с какой-то злостью повторил Мартин.
– В таком случае я тебя поняла, – улыбнулась Эмма, проходя вперед и стряхивая его руку со своего плеча. – Ты обязательно встретишь ту, что будет говорить лишь умные слова.
Она не оглядывалась, но знала, что Мартин за ее спиной остановился.
– И ты уйдешь, даже не поцеловав меня на прощание? – раздалось за ее спиной.
Голос был каким-то неестественно хриплым и срывающимся, и Эмма даже остановилась.
Пришлось развернуться, что уже само по себе было ошибкой – стоило идти без оглядки.
– А кого обманывать этими поцелуями? – спросила она, глядя в его растерянные глаза.
– Разве ты меня не любишь? Поцелуй стал бы ложью только в том случае, если я тебе безразличен.
– Поцелуй бы сказал, что я собираюсь остаться с тобой, в то время как это не так.
– Ну, хватит драматизировать, Эмма, большой беды не случилось.
– Еще не случилось, – согласилась она, невзирая на то, что внутри у нее все протестовало. – Но все только начинается, поверь. Уж лучше уйти до того как крыша рухнет прямо на твою голову. А еще я люблю себя гораздо больше, чем тебя, и поэтому не буду сидеть и ждать, когда ты скажешь, что хочешь своего ребенка.
– Я, если честно, вообще об этом не думал, – признался Мартин, опуская руки. Пиджак свесился до самой земли, и вид у него был просто жалкий.
– Как подумаешь, позвони. Ты знаешь номер приемной.
– Да что же я сделал? – совсем возмутился он, начиная двигаться к ней навстречу. – С чего это вдруг ты так завелась?
Он действительно ничего не понимал, но это было даже проще. Ей не хотелось все объяснять и обвинять его, лучше было остаться непонятной и сумасшедшей девицей, страшным воспоминанием из прошлого или обычным недоразумением. Зачем портить жизнь молодому человеку? После войны в каждой семье рождается по три ребенка за пять лет, рано или поздно бездетная пара почувствует пустоту и желание обзавестись собственным потомством. Если сейчас она сможет убедить его в своей неадекватности и глупости, то дальше он забудет о ней и найдет ту, что сможет родить ему здоровых малышей.
Ее мир сжался вокруг одного отрицания, и Эмма сама не понимала, как много она упускает из виду.
«Я не смогу иметь детей». Мысль поселилась в ее мозгу, паразитируя на ее душе и вытесняя все остальные светлые моменты. Эмма замкнулась в своем горе, не замечая того, что жизнь состоит не только из семейного счастья.
