– Дело вовсе не в работе.
– Тогда, может, и увольняться не стоит? Послушайте, я ведь беспокоюсь о вас. Я помню, как вы нуждались в работе, когда пришли сюда еще зимой. Да, да, я вас не забыла. Вы тогда были готовы на все ради этого места. А что случилось сейчас? Такие серьезные проблемы, что и переждать нельзя? Мне ведь, по большому счету, все равно, поймите меня. Я найду на ваше место другую. Даже искать не придется. Так что потрудитесь сказать мне правду, а не то, что написали на этой бумажке.
Если бы девица действительно обладала такой хорошей памятью, она бы помнила еще и то, что зимой Эмма была в два раза полнее, чем сейчас. Однако люди, хоть сколько-то наделенные властью, любят и помнят только унижения других людей. Пусть даже и те, что не приносят никакой пользы.
– Предстоит операция, после которой я не смогу работать.
– Я не понимаю, что такого сложного вам здесь приходится делать, – распаляясь все больше, высокопарно понеслась девица. – Качать педаль машинки или складывать друг с другом детали из материала? О такой работе мечтают все!
Видимо, выпал не тот день. У девицы было плохое настроение, и то, что можно было сделать за пятнадцать минут, растянулось на три часа. Эмма нервничала и потела, но сделать ничего было нельзя. Она ходила со своим листочком по этажам, и обычное увольнение превратилось в спортивное состязание. Пришлось подняться на инстанцию выше и перепрыгнуть начальницу из отдела кадров. Потом это прилетело закономерным (притворным) удивлением и тирадой, достойной театральных подмостков: «Я могла бы сделать это за минуту, а вы побежали жаловаться и ябедничать. Нарушили порядок. Без печати, без подписи. Боже мой, и почему нельзя просто потерпеть? У вас что, пожар? Я сказала просто немного подождать, это было так сложно? Что за люди пошли нынче, совершенно нет совести. Вы меня перед начальством выставили полной идиоткой. Надеюсь, вам когда-нибудь придется испытать то же самое».
Выслушав все это, наглотавшись грязных слов и оскорблений, и все-таки удержавшись от ответа, Эмма покинула территорию фабрики и унесла свои вещи.
Вечером, когда Мартин зашел к ней узнать, как все прошло, она стала жаловаться и рассказывать ему все в подробностях, пародируя каждое действующее лицо и одаривая каждого (а в особенности ту девицу) самыми ядовитыми эпитетами. Она даже сама от себя не ожидала подобной эмоциональности, но остановиться все равно не могла. Мартин, очевидно, тоже был несколько смущен таким представлением, а к концу ее пестрого монолога он даже рассмеялся.
– Смешно, не правда ли? – все еще не остыв, уточнила Эмма.
– Я сам работаю в отделе кадров и поэтому предпочту забыть о том, какими словами ты только что обзывала всех моих коллег.
– Я вовсе не имела в виду тебя.
– Понимаю, но мне все равно смешно.
Поразмыслив, Эмма кивнула:
– Да. Ты прав, лучше смеяться. Тем более, теперь я осталась без работы, а ты сам знаешь, как на меня действуют такие вещи.
Мартин вздохнул, отходя от своего веселья и возвращаясь к ней.
– Не переживай о деньгах хотя бы сейчас.
– Мы с тобой дети войны, тебе ли не знать, что о деньгах невозможно не переживать.
– Это ты была ребенком во время войны, а я тогда был уже вполне взрослым.
– Да все равно, – вяло воспротивилась она. – Все равно, каждый, кто пережил то время, всегда будет бояться голода и безденежья.
– Если что, вы с Мэйлин откроете свою лавочку – она будет делать то, что она там у себя сейчас делает, а ты будешь шить. Думаю, вам будет хорошо. Но пока что попробуй переключиться на что-то другое. – Он как-то сразу сник, и Эмма поняла, что у него уже готова важная тема для разговора. Однако даже при всей своей проницательности она никак не могла предположить, что, выдержав приличную паузу, Мартин спросит: – Как ты думаешь, это не из-за того, что мы…
Договорить ему она не позволила. Только этого еще не хватало – чтобы он винил себя во всем, что сейчас происходило.
– Нет, – твердо сказала она. – Ты еще скажи, что это кара господня за наш грех.
– Ну, насчет Господа, ты, конечно, погорячилась, но все-таки… может, мы что-то делали неправильно?
– Мы все делали неправильно, но это не имеет отношения к моим опухолям. Честно говоря, они появились еще задолго до нашего с тобой знакомства.
Конечно, он не обрадовался таким словам, но нечто вроде облегчения на его лице, все же, отразилось. Поэтому Эмма решила продолжить и все ему объяснить.
– Я с самого подросткового возраста не была такой, как все в плане развития. Может, внешне на мне это никак и не отражалось, но временами сильно беспокоило. Кровотечения, которые сменялись глухими периодами затишья, вовсе нельзя было назвать нормальными, но бушевала война, и кому было дело до чьей-то женской крови, тем более, если речь шла о подростке. Ни я, ни мама не обращали на это внимания. Потом ко всему прибавились боли. Потом исчез аппетит. Отсутствие аппетита сменилось полной ненавистью к пище. Я теряла кровь, а накопить ее было не с чего. Ошибочный диагноз, постоянная работа. И вот, только сейчас я узнала правду. Полагаю, я должна еще сказать спасибо за то, что дело не дошло до метастазов.
– Значит, твоя затянувшаяся голодовка объяснялась этим? Я должен был уже давно заставить тебя пройти обследование, – сокрушенно покачал головой он.
Эмма подалась вперед и взяла его за руку.
– Мартин, ты мне жизнь спас. Если бы не ты, я бы вообще узнала обо всем, только когда рак переселился бы в легкие или еще куда поглубже. Отправилась бы в больницу за приговором, а потом пришла домой доживать последние дни. И София бы вернулась в тот сумасшедший дом. Ты спас сразу две жизни, и ты единственный, кто не должен ни в чем себя упрекать. – Она придвинулась еще ближе и прошептала: – Я люблю тебя, Мартин. Ты самый лучший мужчина в мире, и я горжусь тем, что ты выбрал меня.
Следующие дни она провела вместе с приехавшей Эмили. Такое было впервые, и Эмма даже чувствовала себя неудобно, посвящая свою маму в таинство этой шумной механической городской жизни. Это отнимало гораздо больше сил, чем можно было представить, но в то же время дарило умиротворение. Сближаясь заново со своей матерью, Эмма чувствовала себя намного лучше, словно ей выпал шанс искупить все ошибки – даже те, о которых она ничего не знала, но которые помнила мама. София продолжала опасаться Эмили, но иногда оставалась с ней в квартире – тогда Эмма уходила в аптеку или в магазин, намеренно давая им время привыкнуть друг к другу. Возвратившись после такой отлучки в первый раз, она нашла их такими же, какими и оставила. Во второй раз они уже говорили. В третий раз София показывала Эмили свои игрушки. В четвертый и последний вечер она уже осмелилась пересесть к ней на колени.
Где-то в перерыве между этими вечерами Эмма осталась с Мэйлин. Ей хотелось помочь подруге с новыми платьями, пока была такая возможность. После увольнения времени было достаточно, и она просто уселась за машинкой, предаваясь этой прекрасной работе, оставлявшей место для любых мыслей.
