Он перевернул страницу и обнаружил, что следующая целиком содержит текст, набранный странными буквами. Каждый значок состоял из тонких линий, крошечных кружков с прорезью, квадратиков и завитушек. Ничего подобного Элиот раньше не видел.
[76]
Этим странным шрифтом было набрано еще несколько страниц, поэтому Элиот быстро перелистал их. Прикасаясь к листкам пергамента, он чувствовал запах пыли веков и пота всех рук, которые касались книги до него.
Его большой палец прикоснулся к уголку одной из страниц, которая оказалась теплой на ощупь.
Элиот вернулся к этой странице. Текст на ней был набран латиницей, но без пробелов и знаков препинания. Кое-где встречались изображения плачущих святых с накренившимися нимбами.
Но по краю этой страницы располагалось нечто совершенно иное — линия из семи маленьких, словно проштампованных рисунков. Они были не такими изящными, как гравюры, которые Элиот видел в книге раньше, а грубоватыми, примитивными, похожими на древние наскальные рисунки.
На первом рисунке символические фигурки людей прижимались друг к другу. Им явно было холодно. На других рисунках человек отделялся от других людей и поднимался вверх по склону гору, к солнцу, он протягивал руку и прикасался к солнцу, его левая рука возгоралась, и он бежал обратно к остальным людям. На последнем рисунке все люди сидели вокруг костра.
Когда Элиот касался кончиком пальца этих рисунков, чернила согревались. Или они изначально были теплее, чем на всех других страницах? Особенно горячим оказался рисунок, на котором человек прикасался к солнцу.
Наверное, у Элиота просто разыгралось воображение.
Он перевернул страницу. Линия пиктограмм продолжалась.
В небе над группой людей появились недовольные лица, человек с горящей рукой стоял перед ними.
Элиот понимал, каково бедняге. Это изображение напомнило ему о том, как они с Фионой стояли перед Сенатом.
Следующие несколько картинок изображали человека, привязанного к скале, потом на него садилась большая черная птица и клевала его. Но как ни странно, рука у человека продолжала гореть.
Совсем как у Миллхауса.
[77]
Элиот закрыл книгу.
Это была просто сказка, но в ней ощущалась реальность. В той ее части, где боги вели себя жестоко.
Не могло ли что-то подобное случиться с ним и Фионой, если они не пройдут последнего испытания?
Всего лишь несколько дней назад он мечтал о приключениях и героических подвигах. Элиот провел рукой по шершавой обложке из носорожьей шкуры. Быть героем — это означало гораздо больше… Сейчас он отдал бы все на свете, лишь бы вернуться к прежней жизни.
Элиот заметил, что за дверью ванной стало тихо. Он потянулся к двери, хотел открыть ее, но это не понадобилось.
Из-под двери высунулись пальцы.
Значит, Фиона знала, что он здесь.
Он прикоснулся к пальцам сестры. Они были холодны, как лед. Элиот сжал пальцы Фионы, и они согрелись.
— Я здесь, — прошептал он. — Я всегда буду рядом с тобой.
Фиона тихо заплакала. Элиот держал ее за руку.
51
Эволюция
Генри был встревожен. Мир менялся. И хотя Миме обожал всяческие изменения (на самом деле он ради этого жил), такие перемены несли с собой гибель людей. Он нутром чувствовал приближение опасности. Повышенные меры безопасности, никто не улыбается, и, что хуже всего, никто не выпивает.
Нет, один все-таки выпивал — Аарон. Именно тот, кому бы этого делать не следовало.
На этот раз решили встретиться на корабле Генри. Парусная яхта «Заблудший» имела в длину шестьдесят футов. Тиковое дерево, полированная медь. Судно было сделано со вкусом и любовью.
— У тебя найдется стаканчик для старого друга? — спросил Генри, усевшись на корме рядом с Аароном.
Тот сверкнул глазами и сердито протянул бутылку.
— Стаканов нет.
Одетый точно так же, как в прошлый раз, Аарон демонстрировал такое же мрачное настроение.
Генри вздохнул и сделал маленький глоток бренди «Наполеон» тысяча восемьсот девяностого года. Было истинным преступлением пить такой напиток из горлышка, но нельзя же позволять Аарону напиваться в одиночестве. По большому счету: если конец света близок, какой смысл встречать его трезвым?
«Заблудший» плавно покачивался на волнах внутри айсберга. Полая ледяная гора бороздила воды океана возле островов Диомида между Россией и Аляской. Айсберг был создан водой и ветрами. Внутри его образовались причудливые колонны — великолепнее, чем в любом соборе, выстроенном руками человека. Сквозь лед пробивался свет яркого арктического солнца — золотисто-голубой, колеблющийся, отражавшийся в переливах волн.
Здесь они были надежно укрыты и от шпионских спутников, и от любопытных глаз.
Вода поблизости от яхты вспенилась, и на поверхность всплыла субмарина Гилберта, «Целакант». Эта подводная лодка словно сошла со страниц романа Жюля Верна. Правда, она была оборудована ядерным реактором.
Открылись люки, протянулись трапы. Члены Сената перешли на борт яхты.
На Даллас был легкий брючный костюм-матроска. Кино вырядился в черный костюм — и, как обычно, переусердствовал. Корнелий выглядел так, словно несколько дней не спал. Темные круги под глазами, мятая футболка с эмблемой Массачусетского технологического института. Лючия была в красных бриджах с белым пояском, подчеркивавшим ее изящные движения. Гилберт щеголял в джинсах и спортивной куртке, с толстым золотым браслетом на запястье и цепочкой на шее — как в старые добрые времена.
