С одной стороны располагались ниши, украшенные различными произведениями искусства. В одной стояла греческая ваза, в другой — бронзовый вавилонский крылатый бык, в третьей — глиняный китайский воин эпохи Хань в натуральную величину.
Эти реликвии были защищены от солнца стеклом. Только так и можно было обращаться с древностями: оберегать их, понимая, насколько они хрупки и не терпят ничьих прикосновений.
Одри знала, что слишком многие из ее родственников обожают ритуалы, подвержены предрассудкам и блюдут традиции — при том, что им следовало бы думать прежде всего о будущем.
Другая сторона галереи открывалась к морю. Волны бились о скалы, словно сочувствуя тревоге Одри.
— Дети будут в безопасности? — спросила она у Генри.
— Конечно, — ответил он немного обиженно. — Обещаю тебе. С ними будут обращаться так, словно они мои собственные дети.
Одри остановилась и нахмурилась.
— Я хотел сказать: лучше, чем с моими собственными детьми.
У Генри было двое сыновей. Ни один из них не прожил долго… или хорошо.
Одри ускорила шаг.
— Напомни мне, почему я тебя не убила?
Генри не ответил на ее вопрос.
— Пока детям ничто не грозит, — торжественно произнес он, — но я не могу гарантировать, что ситуация останется неизменной после беседы с Сенатом.
— После допроса, — поправила его Одри.
— Если угодно.
Галерея нависала над белыми скалами. Одри встала у парапета. Брызги морской воды попали ей на лицо, порыв ветра взъерошил волосы. Она сделала глубокий вдох. Лазурные волны Эгейского моря были покрыты барашками пены.
— Как не похоже на Тихий океан, — сказала она. — Я скучала по этому морю.
Генри встал рядом с ней и беспечно оперся о парапет.
— Мне жаль, что ты покинула нас. Понимаю, тебе пришлось это сделать… в смысле, попытаться. — Он устремил взгляд на плещущееся в ста метрах внизу море. — И жаль, что твое возвращение так мрачно. Я буду с тобой во время этих испытаний.
Одри осторожно взглянула на Генри. Красив и выглядит безукоризненно. Он был ей почти братом, а для их народа это означало много чего… но о доверии не могло быть и речи. Она любила Генри, но обращаться с ним следовало как с бешеным волком.
Ирония судьбы… Именно он, а не кто-то другой предложил ей поддержку. Генри с головой окунался в приключения и проводил сексуальные опыты, не размышляя о последствиях. Похоже, его главный талант состоял в том, чтобы избегать ответственности за содеянное. А Элиот и Фиона были последствием одной-единственной ошибки: давным-давно мужчина и женщина решили, что любят друг друга…
Попыткам исправить эту ошибку Одри посвятила последние шестнадцать лет своей жизни.
Она отвернулась от моря, вид которого действовал на нее умиротворяюще, и пошла дальше по галерее.
За поворотом перед ними предстал выгнутый дугой мост, соединявший поместье Генри со скалой, поднимавшейся из моря. Эта скала, в отличие от других, была черной. Как ночь.
На вершине скалы виднелись невысокие холмы и роща согнутых ветром олив. В самой середине располагались наклонные концентрические кольца — амфитеатр. Там Одри видела постановки пьес Шекспира и Софокла и слушала под звездами стихи Джима Моррисона.
[26]
Сегодня о поэзии не могло быть и речи.
Будет только заседание Сената, судилище. И на древние камни может пролиться кровь.
Одри немного помедлила, прежде чем ступить на мост.
Готова ли она? После шестнадцати лет затворничества и самоограничения? Не так уж долго… но сколько всего изменилось. Сможет ли она встретиться с ними? Если все пойдет не так, как надо, готова ли она убить Генри и остальных? Убить всех?
В следующее мгновение она решила: если жизням Фионы и Элиота будет грозить опасность — да, она сможет это сделать. И сделает.
— Призываю тебя к осторожности, — ветер как бы срывал слова с губ Генри, — по крайней мере, до тех пор, пока не увидишь, кто присутствует на заседании.
Вроде бы Генри не угрожал ей, но все равно в его словах таилась угроза.
Одри шагнула на мост. Назад дороги не было. Ветер трепал ее одежду, камни вибрировали при каждом шаге.
Но как только она ступила на землю, ветер утих.
Казалось, они вошли в глухую камеру. Безмолвие и затхлый воздух. Не просто затхлый. Одри почувствовала в нем запах смерти.
Она высоко подняла голову и спустилась по ступеням амфитеатра с привычной иронической усмешкой.
Во внутреннем кольце ее ждали четверо.
Взгляд Одри сразу же выделил широкоплечего мужчину в легком костюме и белой рубашке, расстегнутой до середины могучей груди. Точеные черты лица, бронзовый загар. Длинные темные вьющиеся волосы до плеч, усы как у Чингисхана, обрамляющие квадратный подбородок. Он был дико привлекателен… хотя, возможно, и не отдавал себе в этом отчета. Его звали Аарон.
В одно мгновение Одри поняла смысл предупреждений Генри.
Аарон попытается остановить ее, если она выступит против Сената. Немногие могли сравниться с ней в мастерстве. Он был одним из них. Сойдись они в схватке — и оба могут погибнуть. А если ее не станет, дети останутся без защиты.
Родственнички позаботились о том, чтобы противопоставить ей равного соперника.
Черные глаза Аарона встретили ее стальной взгляд оценивающе и решительно. Он дал ей понять, что готов умереть, если потребуется.
Одри выдохнула, решив взять себя в руки. Надо не терять головы — и в переносном, и в буквальном смысле.
Как им удалось втянуть в это дело Аарона? Взятками, шантажом или запугиванием? Ведь он ненавидел политику Сената почти так же сильно, как она.
Справа от Аарона сидел старик в шлепанцах, шортах и футболке «Grateful Dead».
[27]
Венчик седых волос обрамлял его лысину. Он закинул ногу на ногу и обложился блокнотами и астрологическими таблицами. Увидев Одри, улыбнулся и кивнул с отработанной наивностью, но она знала, что наивностью здесь и не пахло.
Это был Корнелий, вечный член Сената, один из самых мудрых. Но он редко проявлял свою мудрость, преследуя какие-то свои, неведомые цели.
Одри не считала его ни союзником, ни врагом.
Слева от Аарона расположился Гилберт, мужчина атлетического телосложения с золотистыми волосами и бородкой. Он встал и широко развел мускулистые руки, чтобы поприветствовать Одри.
Она жестом остановила его.
