— Даже не знаю. Чувство такое, будто меня вот-вот стошнит… то есть нет: будто я вот-вот проснусь, и тогда меня стошнит. А ты как?
— А я себя чувствую как в тот раз, когда ударился головой о край раковины в пиццерии. Думаешь, все это правда? Все, о чем говорили бабушка и дядя Генри?
— Знаешь, все настолько дико, что, наверное, это правда. Ты вспомни: когда такое было, чтобы бабушка нас обманывала?
— Ну… Она явно хранит какие-то тайны, — возразил Элиот. — Кузены-убийцы… Одно семейство враждует с другим… Нам грозит опасность расстаться с жизнью… — У него не было желания говорить об этом, поэтому он попробовал сменить тему. — До сих пор не понимаю, как мы добрались до острова и дома дяди Генри.
— Погоди… Ты что же, считаешь, что мы не должны доверять бабушке? — с опаской спросила Фиона.
— Да нет, конечно, мы можем ей доверять… Может быть. Не знаю. Она сказала, что нельзя доверять никому из родственников. Понимаешь… Ведь она вправду могла убить этого мистера Уэлманна.
Элиот почувствовал, как тяжелеют руки и ноги. Чай Сесилии вершил свое дело.
— Что бы она ни сделала, — сказала Фиона, — она поступила так, чтобы защитить нас. Разве ты не понимаешь?
— Мне только жаль, что она нам раньше ничего не говорила. Мы могли бы сами все это обдумать.
— Что обдумать? — сердито спросила Фиона. — Представляешь, что случилось бы, если бы мы были маленькими и тогда познакомились бы с дядей Генри и всеми остальными? Нас бы похитили? Убили? Или что-нибудь похуже?
Элиот вспомнил, как он, увидев дядю Генри, мгновенно понял, что тот — его родственник. А теперь он ощущал инстинктивный страх перед ним и всеми остальными. Он словно увидел красивого паука. Да, паук прекрасен, но его укус ядовит.
— Наверное, — ответил Элиот. — Я просто хочу, чтобы мы думали сами — и не принимали на веру все слова бабушки.
— Думай что хочешь, но только бабушка всегда о нас заботилась. И всегда будет заботиться. — Из-за решетки послышался долгий вздох. — Я устала. Лягу спать. Утром что-нибудь придумаем.
Полночь уже миновала, и утро фактически наступило. Фионе следовало бы знать об этом. Элиот испытал безотчетное раздражение из-за того, что сестра ничего не заметила.
Ему хотелось поговорить еще, но Фиона молчала.
— Фиона?
Раньше ни она, ни он не прекращали разговор на такой ноте. Всегда как-то веселили друг друга. А Фиона даже не назвала его чем-нибудь вроде stapelia gigantea.
[33]
Элиот хотел окликнуть Фиону, попросить, чтобы она еще поговорила с ним, но этим он бы только привлек внимание бабушки, и появилось бы новое правило с запретом «тайных переговоров посредством системы вентиляции».
Мальчик встал и улегся на кровать одетым. Раздеться не было сил.
Он лежал, смотрел в темноту и думал об отце и его родственниках. Почему никто не говорил о них? Дядя Генри, тетя Лючия и, возможно, бабушка — все им случалось убивать людей. Неужели другое семейство было… еще хуже?
17
Производство искушений
Беал Буан, Господин Всего Летающего, ввинтил свой личный вертолет «Сикорский S-92» в восходящий поток воздуха и взмыл над заснеженными Швейцарскими Альпами. Солнце согревало его лицо, и он беззаботно парил над горами.
В эти мгновения он мог забыть об ответственной должности председателя совета. Конечно, без его железной руки остальные члены совета развязали бы между собой открытую гражданскую войну. Как они говорили, Беал являлся необходимым злом.
Всем телом он впитывал силу из воздуха и наслаждался моментами покоя. Но вот впереди показалась цель, и сладостные мгновения истекли.
Он похлопал по плечу Ури, сидевшего на месте второго пилота, и указал вниз.
На скалистом уступе на тысячу метров ниже стоял укрепленный замок с высокими шпилями и витражными окнами. Такому замку самое место было в рождественском «снежном шаре».
— Le Chateau de Douleur Delicieux, — проговорил Беал в микрофон.
Самоанец нахмурился. Он явно подзабыл французский.
— Замок Сладкой Боли? — немного подумав, перевел он.
— В Средние века здесь было аббатство. Мы перестроили монашескую обитель и разместили здесь наше кондитерское производство.
Ури хмыкнул. Он плохо переносил полет.
Беал с радостью взял самоанца к себе в услужение: тот был непревзойденным разведчиком-оперативником. К тому же Беал знал, что Ури является частью какого-то хитрого замысла Селии, и ждал возможности раскрыть ее предательство. Слишком долго она таилась в тени семейства и накапливала силу.
Золотые орлы поравнялись с вертолетом. Они держались на почтительном расстоянии от мощных винтов.
Беал улыбнулся, увидев хищных птиц, словно бы взявших на себя роль его эскорта. Птицы… Только они никогда не предавали его.
Господин Всего Летающего сосредоточился.
Вертолет сбавил высоту и завертелся в холодном нисходящем потоке воздуха.
Ури вцепился в лямки ремней безопасности.
Беал убрал руки с панели управления. Вертолет снижался к скалам. Мимо с головокружительной скоростью проносились гранит, лед и небо.
Беал расхохотался и выжал рычаг до упора. Нос вертолета поднялся, машина совершила разворот и мягко, словно перышко, приземлилась на площадку возле стен замка.
— Скоро ты перестанешь сомневаться в моем мастерстве маневрирования, — заверил Беал Ури, надеясь, что тот понял двусмысленность высказывания.
— Да, сэр, — отозвался Ури и расправил складки на черном плаще.
Беал обернулся и заглянул внутрь грузового отсека. Там лежали холщовые мешки, упакованные в пластик.
— Пригляди за бобами, — распорядился он. — Позаботься, чтобы к ним не прикасалась рука человека.
Ури ответил легким поклоном, и Беал заметил, что вместо изумрудного черепа на его галстучной заколке сверкает голубой сапфир в виде звездочки. Ничего страшного, что знак такой крошечный. Со временем Ури научится любить его так же сильно, как прежнюю госпожу.
Беал снял темные очки и осмотрел себя с головы до ног. Черная кожаная куртка, небесно-голубая рубашка, начищенные до блеска ботинки. При общении с подчиненными внешний вид был крайне важен.
Он спрыгнул на площадку.
Главный кондитер ждал его. Худой, как скелет, лысый, со сбритыми бровями — чтобы в творения его рук не попало ни единого волоска. Одет кондитер был в черную сутану католического монаха, но у него не было ни распятия на груди, ни четок в руке. Только на шее висел на серебряной цепочке прозрачный камень цвета морской волны.
