— Нет проблем, — ответила Фиона.
Элиот кивнул. Только на это его и хватило, потому что во рту у него пересохло и он не в силах был вымолвить ни слова.
— Посуда уже собрана в кухне.
Элиот улыбнулся с таким видом, словно ему предложили прогуляться.
— Помоги сегодня Линде, — попросила Джулия Фиону. — Прими несколько заказов, хорошо?
Фиона хотела что-то сказать, но тут вошли новые посетители, и Джулия повернулась к ним.
Фиона втащила Элиота в зал и прошептала:
— Она слишком молода, чтобы быть менеджером.
Элиот кашлянул.
— А по-моему, она нормальная. Уж получше Майка, во всяком случае.
— Да, пожалуй, — напряглась Фиона.
Из банкетного зала донесся звон посуды.
— Я лучше пойду. А ты постарайся не утонуть в раковине, ладно?
Элиот, еле переставляя ноги, побрел на кухню.
Джонни стоял перед плитой, на которой были зажжены все горелки, и объяснял новому помощнику, как жарить курицу по-пармски. Белая куртка, поварской колпак — Джонни выглядел как настоящий шеф-повар.
— Привет, amigo, — сказал он и помахал Элиоту рукой. — Дела сегодня идут просто отлично, верно?
В кухне кое-что изменилось. Фритюрница исчезла. Над плитой висели медные кастрюли, сковородки, пароварки. Все сверкало чистотой… кроме посудомоечной раковины.
Элиот в отчаянии посмотрел на горы грязных тарелок и покрытых копотью горшочков.
— Никто не говорил, как дела у Майка?
Джонни наморщил лоб с таким видом, будто впервые слышит о Майке, а потом его лоб разгладился — он словно бы вспомнил, о ком речь.
— О, с ним все в порядке, но лето он работать не будет. И кстати, у нас новые хозяйка и менеджер. Они собираются переделать кухню, все будет по-другому.
— Это замечательно, — пробормотал Элиот с натянутой улыбкой. Ему показалось, что щербатая фаянсовая раковина и грязная посуда выглядят точно так же, как всегда.
Он вздохнул, надел фартук, натянул резиновые перчатки и принялся за работу. «Работа — краеугольный камень характера», — любила повторять бабушка.
Горячая вода и мыльная пена плескались, как озеро. А Элиот видел перед собой только снежно-белое лицо Джулии Маркс и кружевные оборки на ее платье.
Ему хотелось помечтать о том, как они вдвоем плывут на шхуне по теплому, как кровь, Яванскому морю. Порой только мечты помогали Элиоту сохранить рассудок, но сейчас ему было о чем подумать.
К примеру, о родственниках, которые могли прикончить его и Фиону, если они не выдержат каких-то там героических испытаний.
И о посуде весом с полтонны, которую следовало перемыть.
Он был взволнован, испуган, его раздражала возня с грязными тарелками. Мальчик начал сердито постукивать пальцами по краю раковины. У него из головы не выходила мелодия песенки.
Оставалось одно: схватить первую попавшуюся тарелку и начать ее мыть. Напевая себе под нос, отстукивая пальцами ритм, он сам не заметил, как вымыл ее.
Это первая, а еще нужно перемыть сотню. Значит, надо работать быстрее.
Элиот перешел на стаккато, темп музыки, звучавшей у него в голове, ускорился. И вода в раковине заплескалась веселее.
Он мыл посуду, наблюдая за мыльной водой. Пузыри собрались в десятки крошечных рук, которые махали ему в знак приветствия или прощания. Некоторые показывали ему кукиш. Элиот мыл тарелку, ополаскивал и брал следующую. Музыка зазвучала еще быстрее, и в мыльных разводах Элиот увидел стаю белых ворон, улыбки без лиц, крошечные галактики…
И вдруг он почувствовал, что у него за спиной кто-то стоит.
— Я знаю, ты занят… тебя ведь Элиот зовут, верно? — прозвучал голос Джулии Маркс у самого его плеча, и он почувствовал на затылке ее дыхание.
— А-га, — пробормотал Элиот. Ему хотелось обернуться и поговорить с Джулией, но его не отпускала музыка, он не мог сбиться с ритма.
— Тут произойдут кое-какие перемены. Все станет лучше, и мне бы надо поговорить с тобой об этом. Может быть, позже?
— Конечно. Может быть.
— А прямо сейчас?
Ее голос утратил медовую сладость. Элиот продолжал мыть тарелки.
— Позже…
Это было просто эхо ее слов. Он вовсе не хотел ее оскорбить, хотя ответ прозвучал не слишком вежливо.
Джулия исчезла, остался только аромат ее духов.
Элиоту стало неловко, но он не мог остановиться. Он сосредоточился, и вдруг музыка у него в голове замерла.
Но осталась… и словно бы застыла в ожидании. А он уже стоял не перед раковиной, а за дирижерским пультом, и сотни музыкантов ожидали его команды. Элиот не смел медлить.
Он шевельнул руками, опустил их в воду и взмахнул тарелкой и губкой, словно в руке у него была дирижерская палочка. Запели валторны, ожили ряды виолончелей. К ним присоединились арфы и литавры.
Элиот превратил детскую песенку в настоящую симфонию, он управлял мелодией, как хотел, она стала принадлежать ему. Получалось не хуже, чем у старика. Конечно, тот был мастером, а Элиот всего лишь новичком, но лиха беда начало.
Подошла Фиона и заговорила с ним. Ей хотелось обсудить бабушку и остальных родственников.
Он что-то ответил — что именно, сам не понял, и Фиона вскоре ушла.
Сейчас она для него существовала в другом мире.
Элиот не отрывал глаз от воды, от маленьких волн, бившихся о стенки раковины. Волны налетали друг на друга, пересекались, словно силовые линии, словно нити судьбы, из которых ткался ковер. Это была большая картина. Его жизнь предстала перед ним во всех своих возможностях: триумфы, тупики, рождение и смерть. Все было здесь, перед его глазами.
Музыка не покидала его. Звучные аккорды и гармонии, хоры голосов, громыхание ударных — мелодия то взмывала вверх, то падала. Это была громоподобная смесь божественного и дьявольского.
Наконец она стала неуправляемой… но в этом и состояло чудо созданного им произведения. Оно было похоже на погоду — то легкий ветерок, то ураган.
Темп замедлился, последняя нота прозвучала и стихла.
Мокрый от пота, Элиот стряхнул воду с усталых рук и огляделся.
Все до одной тарелки были вымыты, высушены и сложены в стопки.
Мало того: тарелки блестели, как новенькие. А ведь они были сделаны из глазурованного фаянса, потускневшего за годы. И кастрюльки — тусклые и исцарапанные — теперь сверкали, как хромированный буфер лимузина дяди Генри.
Пальцы Элиота снова начали выстукивать ритм.
Ему стало не по себе и захотелось, чтобы музыка прекратилась.
