Тут зазвонил телефон. Джулия схватила трубку и, подняв указательный палец, дала Элиоту понять, что разговор займет не больше минуты.
Было заметно, что она нервничает и нетерпеливо покусывает ногти.
— Всеамериканский дворец пиццы Ринго. Чем могу помочь? — Лицо Джулии стало серьезным, она сосредоточенно уставилась в одну точку. — А могу я узнать, кто звонит? — Она подняла брови и неприязненно отстранила от себя трубку. — И тебя туда же, — буркнула она, протянув трубку Элиоту.
Никто никогда не звонил ему на работу.
— Алло?
— Это Роберт Фармингтон, Элиот. Они приняли решение. Ваше первое испытание началось.
27
Чаепитие и дурные предзнаменования
Одри внимательно выслушала все, что ей сказали по телефону.
Потом она повесила трубку и вышла из кабинета в столовую.
Сегодня Сесилия превзошла себя. На столе стояло блюдо с кофейными песочными пирожными, маленькие тарелочки с вальдорфским салатом (и то и другое было заказано в кондитерской «Розовый кролик») и три чайника: в первом — ее любимый ромашковый чай, во втором — дарджилинг, а в третьем (с рисунком в виде паутинки) — кипяток. Этот чайник был накрыт вязаным чехлом.
— Началось, — сообщила Одри. — Их первое испытание.
Сесилия встала со стула.
— Звонил этот мальчишка?
— Наш мистер Фармингтон? Да.
Сесилия плотнее закуталась в шаль и стала нервно перебирать ее концы.
— Он сказал, о чем речь? Сказал где?
— Я не спрашивала, — ответила Одри, сев за стол, и налила себе чашку дарджилинга.
Сесилия смотрела на нее, часто моргая.
— Но ведь мы что-то сделаем, правда?
— Конечно. Мы выпьем чая.
— Да-да. — Глаза Сесилии затуманились. — Я начну ритуал. Нам может многое открыться, а потом мы начнем действовать прямо отсюда.
— Я хотела сказать, что мы выпьем чая, только и всего, — резко махнула рукой Одри. — Мы и так уже слишком много сделали. Теперь дело за детьми.
— Но им надо помочь. Ведь можно…
— Мы больше ничего не можем сделать. Иначе мы рискуем тем, что Сенат заметит нашу помощь. И тогда они проголосуют против детей.
— Ты так говоришь, будто это игра, — сказала Сесилия. — Как будто какие-нибудь два очка в плюсе помогут Фионе и Элиоту избежать… избегнуть… Я даже этого слова произнести не могу.
— Я знаю, что поставлено на карту, — прищурилась Одри.
Сесилия тяжело опустилась на стул. Она казалась еще более хрупкой, чем обычно, если такое слово применимо к столетней старухе.
Одри налила в чашку с чаем сливок, положила несколько ложечек сахара и стала размешивать. Как бы то ни было, поведение Сесилии на нее подействовало, и в уголках ее сознания появились сомнения и чувство вины. Она ненавидела себя за это.
— Все сделано для того, чтобы им помочь, — проворчала Одри. — Разве я не упросила Генри послать к нам мистера Фармингтона? Разве я потом не заставила его выболтать Фионе все, на что он мог решиться?
— Хочешь сказать, что это Фиона заставила его все выболтать.
— Да… это было неожиданно.
Одри заметила, что до сих пор мешает чай, и остановилась.
— Она слишком быстро взрослеет. Совсем как ее мать, когда она познала любовь, — заметила Сесилия.
Одри выронила чайную ложечку. Ложечка звякнула, и Сесилия в страхе втянула голову в плечи.
И почему только она терпит эту старую каргу? Когда-нибудь та обнаглеет настолько, что Одри не выдержит и пронзит ее обескровленное сердце. Тогда она избавит Сесилию от мировой скорби.
Одри сделала глоток чая.
— Разве мы не оставили для них в подвале все необходимое?
— Наше предвидение было поспешным, и в итоге они получили только половину того, что им потребуется, — пробормотала Сесилия. — Плюс собрание лжи под видом книги.
— Узнай они правду, они бы ни за что не поверили, — пожала плечами Одри. — А вот книга… они ведь любят свои книги? И верят всему, что в них написано.
Тонкие губы Сесилии растянулись в жестокой усмешке.
— Генри умер бы, если бы узнал, что кто-то читает его старые записи.
— Вряд ли нам настолько повезет.
Сесилия задумалась и перестала улыбаться.
— Элиот и Фиона не готовы к испытаниям. Им пятнадцать лет, они так наивны. Ты подавила в них все, что могло проявиться.
— Они умнее и сообразительнее всех детей нашего семейства, и не только нашего. Этого должно хватить.
Одри хотелось, чтобы Сесилия умолкла. Сомнения все сильнее охватывали ее. Правильно ли она поступала, пряча детей? Но разве у нее был выбор? Да, Элиот и Фиона лишены могущества, но если бы они с Сесилией взялись за их обучение, оба семейства узнали бы об этом… и забрали детей.
Семейства. Во множественном числе.
Одно то, что ее семейство обнаружило детей, уже плохо. Но если бы их нашли родственники отца, пришел бы конец долгому перемирию между кланами.
Сесилия придвинула к себе чайник с рисунком в виде паутинки и налила в фарфоровую чашку дымящийся кипяток. При этом она строптиво поджала губы.
Одри вздохнула и кивнула. Она позволит старушке немножко поколдовать.
Сесилия бросила в чашку снежно-белые лепестки, щепотку белладонны и помешала воду пальцем. Над чашкой поднялся пар. Тусклые глаза Сесилии зажглись, когда пар стал плотнее и разделился на тонкие нити.
Кто-то из них двоих должен был сохранить способность чувствовать.
Одри так хотелось любить детей — безотчетно, иррационально, всем сердцем, — но она давным-давно решила отказаться от такой возможности. Ей надо было не терять головы и действовать расчетливо, отмерять семь раз всякий раз, прежде чем отрезать, — для того, чтобы уцелеть. Чего бы это ни стоило. Только так и могли поступать такие, как она.
Ленты тумана расползались от чашки Сесилии по скатерти. Поверх дымки расположился туманный паук, трогавший каждую нить дрожащими лапками.
— Что ты видишь? — спросила Одри.
Они ответили в унисон: Сесилия — хрипло, паук — визгливо.
— Опасность. В воде что-то голодное, и я слышу… — Сесилия изумленно ахнула. — Музыку!
Дурное предзнаменование. Музыка явно указывала на другое семейство.
Одри хотелось прикоснуться к туманной паутине, но она удержалась. А ведь она могла сделать картину четче. Могла потянуть за нити и разрушить силы, объединившиеся против детей… но тогда Сенат сразу заметит ее вмешательство.
— Попытайся еще что-нибудь почувствовать, — попросила она Сесилию.
