— Жизнь у меня самая обычная, довольно скучная, — сказал он. — Ну, знаешь… уроки и куча домашних правил — их больше, чем молекул в воздухе. А в свободное время я… до последнего времени мыл посуду.
— Как это похоже на мою жизнь, — фыркнула Джулия. — Ну, если не считать двух братьев-дебилов и жуткой мачехи.
Она перестала улыбаться и нервно потерла руку.
Даже Элиот, который не особенно умел общаться с людьми, мог сказать, что Джулия пережила в жизни что-то действительно очень плохое. Он хотел расспросить девушку о ее семье, узнать, не мог ли он чем-то помочь ей. Но ему показалось, что это прозвучит глупо. С какой стати ей с ним откровенничать? Она его едва знала.
Но может быть, она нуждалась в его помощи, нуждалась так сильно, что была готова раскрыть душу почти незнакомому человеку?
Если бы только он мог действительно поговорить с ней по-настоящему, а не гадать всякий раз, что нужно сказать и как это сказать, чтобы не выглядеть идиотом.
— Ты можешь мне рассказать, — прошептал он. — Все-все. Правда. Я умею слушать.
Джулия снова улыбнулась. На этот раз ее улыбка была чем-то вроде щита, предназначенного для отражения любых глупых вопросов.
— Я просто хочу… — Ее губы дрогнули.
Рука девушки скользнула по столу, словно хотела прикоснуться к руке Элиота, но потом растерялась и отпрянула.
Элиот не знал, что сказать. Как сделать, чтобы она ему поверила? Процитировать какую-нибудь статью из энциклопедии? Или ослепить Джулию своими богатейшими познаниями в области медицины?
Но существовал другой способ общения, находившийся в двух шагах от Элиота, — на сцене лежала только что настроенная гитара.
— Я хочу кое-что сделать для тебя. Подождешь секундочку?
Джулия обернулась, проследила за взглядом Элиота. Она немного смутилась — наверное, решила, что он пошутил, а она не поняла смысла шутки.
— Конечно. А что?
— Просто подожди.
Элиот встал и направился к сцене. Он спешил, боясь, что струсит. Все происходило совсем как в «Сказании о потерянной деве» — или в мечтах, когда он пытался завоевать сердце красивой девушки серенадой.
Но только сейчас все было по-настоящему.
Элиота вдруг замутило от мысли, что он будет выглядеть дураком. Но не отступать же… руку и сердце прекрасной девушки иначе не завоюешь… по крайней мере, так говорилось в книгах.
Он сел на табурет и взял в руки гитару. Сначала он собрался положить ее на плечо, как скрипку, но устоял перед этим инстинктивным порывом и, уложив инструмент на колени, сжал гриф левой рукой, как это делал бармен.
Он медленно и плавно провел пальцами по струнам.
Но звуки, словно живые, ускользали из-под его пальцев и не слушались.
Работники «Розового кролика» обернулись. Бармен и официантка нахмурились. Джулия сдвинула брови и поморщилась. Она словно бы наблюдала замедленную съемку автокатастрофы.
Элиот покраснел. Испарина выступила на его шее и руках. Только этого не хватало. Потные руки — значит, еще сложнее будет управляться со струнами. Он посмотрел на собственные пальцы, и вдруг словно пелена спала с его глаз.
Он мог сделать это, как смог играть на скрипке.
Но прежде чем пытаться подражать Луи, он наблюдал, как тот играет на Леди Заре, всю мелодию от начала до конца, а тут он всего-то видел, как бармен взял несколько аккордов на гитаре.
Элиот разместил пальцы на грифе и снова тронул струны. Лучше не стало. Все выглядело так, словно он впервые держал в руках инструмент.
Мальчик чувствовал, как нарастает раздражение посетителей, и у него по коже побежали мурашки. Краем глаза он заметил, что бармен положил на стойку полотенце и направился к сцене. Элиот не смотрел на Джулию, но понимал: она, должно быть гадает, стоило ли приходить сюда с таким идиотом… может быть, она даже успела потихоньку уйти.
Пальцы у Элиота словно сделались деревянными, мышцы дрожали, будто желе, в голове было пусто. Неужели он когда-то умел играть? Да и играл ли он — может, это был сон? Или мечта?
Нет. Он играл. Он умел играть. И он будет играть.
Элиот вдруг почувствовал, что он совершенно один. Ни сцены, ни кафе «Розовый кролик», только они гитара — где-то в темноте, перед совершенно другими зрителями, которые ждали, слушали и трепетали от нетерпения. На него смотрели звезды и ночная тьма.
Вселенная затаила дыхание.
Одна верная нота. Только одна. Для начала. Это все, что ему было нужно.
Его указательный палец прикоснулся к первой струне, большой палец тронул басовую.
Звук получился чистым, идеальным и целиком принадлежал ему. Звук прокатился по темноте, отлетел эхом от какого-то препятствия и вернулся. Элиот ощутил пространство и время, огромные пустынные коридоры судьбы, расходившиеся во все стороны от того места, где находился он.
Он взял еще несколько нот — плавно, без усилия. Это была самая первая мелодия, которую он выучил, детская песенка, «Суета земная».
В его воображении ее пел детский хор.
Быстро-быстро мчится жизни хоровод.
Мигом пролетают день, неделя, год.
Детство золотое, юность, зрелость, старость.
Только горстка пепла от тебя осталась.
Руки Элиота задвигались быстрее, пальцы сами начали брать аккорды. Музыка пронизывала его насквозь, вибрировала внутри его и передавалась сцене и зрителям.
Элиот открыл глаза.
Бармен замер на месте с раскрытым ртом. Все посетители уставились на Элиота как зачарованные. Джулия смотрела на него широко открытыми глазами.
Подумав о ней, Элиот добавил к мелодии новую фразу. Звуки стали легче и словно бы приобрели едва заметный приятный южный акцент. Солнечный свет, лившийся через потолочные окна, стал розовым и теплым.
Элиот встретился взглядом с Джулией.
Все ее существо раскрылось перед ним, и он читал ее душу так же легко, как ноты на полях тома «Mythica Improbiba». Джулия была сладкой, как мед, и совершенной, но только на поверхности, а в глубине таились тьма, печаль и боль.
Элиот перешел на минор и нашел внутри Джулии новые фразы, исходящие из ее сердца, похожие на обратное развитие мелодии детской песенки. Он брал басовые аккорды — такие низкие, что они скорее ощущались, нежели слышались.
Песня Джулии словно жаждала освобождения от боли. Ноты раскачивались и соединялись между собой. Руку Элиота начало покалывать, но он удержался от желания почесаться. Он продолжал играть, он следовал по спирали трагедии и сожаления в скопление теней, пока музыка не завершилась пульсацией сердцебиения, и эти ноты растаяли, превратились в ничто — юное, сильное сердце разбилось.
На потолочные окна набежала тень, что-то застучало по крыше.
