Элиот растянул нитку и пробежался взглядом по всей ее длине.
Луч солнца упал на нитку, она заблестела серебром, ее структура стала видна яснее.
Кое-где легли глубокие тени. Появились другие цвета: бронза и черное кованое железо. Цветные нити свивались, ветвились, расходились в стороны.
Элиот почувствовал вибрацию и ощутил желание прикоснуться к этим нитям, поиграть на них, как на скрипке… но послушался Даллас и стал просто смотреть.
Он услышал мелодию, звук струн. Но они звучали не так, как его скрипка. Это был похоронный звон церковных колоколов.
И хотя Элиот не прикасался к нитям-струнам, он услышал звон разбитого стекла и почувствовал жар пламени.
Вкус крови и запах извести.
Что-то ужасное должно было случиться… скоро.
Он осмелился заглянуть так далеко, как только мог. Нити свивались в сложный узел, становившийся чем дальше, тем запутаннее.
Элиот не понял, что все это значит, но испугался. Он моргнул — и вернулся в квартиру. Нить, которую он держал в руках, снова стала самой обычной ниткой.
Ему хотелось объяснить, что он только что увидел и почувствовал, сказать Фионе и Даллас, как это было странно, но слова застряли у него в горле.
Фиона сидела рядом с ним. Ее нитка стала намного короче, чем была, когда Даллас выдернула ее из штанины брюк.
— Как холодно, — прошептала Фиона.
Даллас внимательно осмотрела обрывок нитки. Ее взгляд стал печальным.
— Потому что ты скоро умрешь, — сказала она.
42
Последний день жизни
Как только Фиона сжала в пальцах нитку, она поняла: что-то плохо.
Сначала девочка боялась, что сосредоточится так, как ее учил дядя Аарон, и случайно порежется ниткой. Но Даллас учила ее другой концентрации мыслей и чувств. По большому счету это даже нельзя было назвать сосредоточением. Похоже на то, как если бы ты прижался лицом к запотевшему стеклу и пытался разглядеть, что там, снаружи.
Ее нитка провисла и начала морщиться прямо на глазах.
Фионе показалось, что между кончиками ее пальцев льется теплая жидкость, а потом эта жидкость затвердела и остыла.
Кровь. Ее кровь.
Кровь, которой скоро суждено пролиться.
— Прости, — прошептала Даллас так тихо, что ее услышала только Фиона. — День. Может быть, немного дольше. Так говорит нить.
Фиона подняла голову. Все ошеломленно смотрели на нее.
— Я не понимаю. День — до чего?
Но она понимала. Нить ясно показала, сколько мгновений ей осталось прожить. Они были точно отмерены, а потом прерывались.
— Прежде случалось, что нити ошибались, — проговорила Даллас, обернулась и посмотрела на бабушку. — Раз или два по крайней мере.
Фиона стала рассматривать нитку. Нитка как нитка, ничего особенного. Никакой крови на ней не было. Никаких мрачных предзнаменований. Но во рту у нее остался привкус пепла. Фиона бросила нитку, и та свернулась спиралькой на полу.
Один день? Может быть, немного дольше? Это почти ничто. Именно теперь, когда все могло измениться — новая семья, Роберт… все, о чем Фиона раньше только мечтала.
Как они могли позволить такому случиться? Бабушка и Си беспомощно смотрели на нее. Им было все равно. Они могли сделать хоть что-нибудь, чтобы помешать этому, хотя бы попытаться.
А Даллас? Лучше бы им никогда не встречаться! Только одно могло сейчас утешить ее.
Фиона опрометью бросилась в свою комнату, хлопнула дверью и заперла ее на замок.
Она бросила на кровать сумку, заглянула в нее и вытащила из коробки пригоршню конфет. Семь или восемь — из горького и молочного шоколада, с карамелью, лимоном, ванилью и лесным орехом.
Она так жадно жевала конфеты, что чуть не поперхнулась.
Ее сердце забилось часто-часто, кровь хлынула по сосудам, словно приливная волна, но паника и злость не притупились.
Фиона в отчаянии стукнула кулаком по крышке письменного стола, упала на кровать и замерла.
Она что — хотела провести свой последний день именно так? Злиться на весь свет и обжираться конфетами?
Фиона услышала стук. Но стучали не в ее дверь, а в дверь квартиры. Послышались шаги в коридоре, потом в гостиной зазвучали новые голоса.
Через пару секунд кто-то тихо постучал в дверь Фионы.
— Фиона, — прошептал Элиот. — Это я. Как ты там?
Фантастически глупый вопрос, но Фиона понимала, что брат за нее переживает.
Она попыталась ответить, но горло у нее пересохло от конфет.
— Роберт пришел, — сказал Элиот. — Сенат назначил нам новое испытание.
Если нить судьбы не врала, если ей осталось жить день-два, она эти дни не упустит. Может быть, уцелеет, а может быть — нет, но она должна помочь брату остаться в живых.
Но сначала надо было кое-что сделать.
Фиона отперла дверь, прошла по коридору, через гостиную, не глядя ни на кого, даже на Роберта, и решительным шагом отправилась в кухню.
Она вытащила из-под рубашки коробку в форме сердечка… коробку конфет, которая все еще была полна. Самый замечательный подарок, какой она когда-либо получала.
Затем открыла крышку мусоропровода, но замерла. Она не в силах была пошевелить рукой.
Как можно выбросить конфеты? Ведь ей от них становилось так хорошо.
Но ощущения от конфет не были подлинными. Если ей осталось жить всего один день, она проживет его, оставаясь самой собой, без поддержки сахара и эндорфинов шоколада. Ей хотелось быть Фионой Пост, какой бы она ни была на самом деле — стеснительной и неловкой, испуганной, но — самой собой.
Усилием воли Фиона заставила себя поднести коробку к отверстию мусоропровода.
Потом разжала пальцы.
И проводила взглядом атласное сердечко, исчезающее в темноте.
Часть пятая
Второе героическое испытание
43
Смертельное испытание
Раньше Элиот никогда не видел, чтобы у них в столовой собралось столько людей — даже в тот раз, когда прорвало водопроводные трубы и затопило первый этаж.
У стола стоял Роберт. По обе стороны от него — бабушка и тетя Даллас. Вид у Роберта был испуганный, но решительный — словно сообщая Фионе и Элиоту об испытании, которое могло стоить им жизни, он всего-навсего выполнял свою повседневную работу.
Фиона вышла из кухни. Она была бледна, по щекам текли слезы.
Элиоту хотелось сказать ей, что все будет хорошо, что он не верит предсказаниям тети Даллас и она в них тоже не должна верить. Что они справятся с испытанием, как справились с Соухком.
