Шеф понял, что затаил дыхание и теперь выдохнул.
– Кто они? – спросил он, глядя на уходящих.
Торвин ответил не по-английски, а по-норвежски, говорил он медленно, подчеркивая общие для обоих языков слова.
– Это гадгедлары. Христиане ирландцы, которые оставили своего бога и свой народ и стали викингами. Их много у Айвара Рагнарсона. Он надеется с их помощью стать королем всей Англии и Ирландии. Прежде чем он и его брат Сигурт обратятся к своей родной Дании, а заодно и к Норвегии.
– Чтоб они никогда туда не вернулись, – добавил огромный человек, который их спас. Он со странным уважением, даже почтением склонил голову перед Торвином, потом сверху донизу осмотрел Шефа. – Смело было сделано, парень. Но ты вызвал гнев опасного человека. Я тоже. Но это давно должно было случиться. Если я тебе снова понадоблюсь, Торвин, позови. Ты знаешь, с тех пор как я принес новость в Бретраборг, Рагнарсоны держат меня при себе. Не знаю, долго ли это продлится теперь, когда я показал свой молот. Но во всяком случае я устал от собак Айвара.
И он ушел.
– Кто это? – спросил Шеф.
– Великий воин. Из Галланда в Норвегии. Его зовут Вига-Бранд. Бранд Убийца.
– Он твой друг?
– Он друг Пути. Друг Тора. И всех кузнецов.
Не знаю, во что я впутался, подумал Шеф. Но я не должен забывать, почему оказался здесь. Его глаза невольно оторвались от огражденного пространства, где по-прежнему стоял Хунд, и устремились к центру опасности, к южной оконечности лагеря, к крепости Рагнарсонов. Она должна быть там, неожиданно подумал Шеф. Годива.
6
Много дней Шефу некогда было думать о Годиве – и вообще ни о чем другом. Слишком много было работы. Торвин вставал на рассвете и работал иногда дотемна, бил молотом, ковал, подпиливал, закалял. В армии такого размера всегда находилось множество людей, у которых ослабло лезвие на топорище, щиты нуждались в заклепках, а копья требовали нового древка. Иногда у кузницы выстраивалась очередь человек в двадцать от самой наковальни до ограды и дальше по дороге. Были, конечно, более трудные и сложные работы. Несколько раз приносили кольчуги, порванные и окровавленные, просили починить их, распустить, подогнать под нового владельца. Каждое звено кольчуги нужно было тщательно соединять с четырьмя другими, а те, в свою очередь, каждое еще с четырьмя.
– Кольчугу легко носить, она дает свободу рукам, – заметил Торвин, когда Шеф решился наконец поворчать. – Но от сильного удара она не защитит, а для кузнеца это самая трудная работа.
Проходило время, и постепенно Торвин все больше и больше поручал работу Шефу, сам занимался самыми трудными и особыми заказами. Но редко уходил. Он постоянно говорил по-норвежски, повторяя свои слова, если необходимо. Иногда, особенно вначале, использовал мимику и жесты, пока не убеждался, что Шеф понял. Шеф знал, что Торвин хорошо говорит по-английски, но не пользуется этим. Он настаивал на том, чтобы подмастерье обращался к нему по-норвежски, даже если просто повторял то, что ему было сказано. В целом по словарю и грамматике оба языка близки друг к другу. Немного погодя Шеф освоил произношение и начал думать о норвежском как о странном диалекте английского языка; нужно только воспроизвести акцент, а не изучать все с начала. После этого дела пошли лучше.
Разговоры с Торвином оказались хорошим средством от скуки и раздражения. От него и от ожидавших в очереди Шеф узнал много такого, о чем никогда не слыхал раньше. Викинги всегда были хорошо осведомлены о том, что решили их предводители, что они собираются предпринять, и свободно обсуждали и критиковали их решения. Скоро Шефу стало ясно, что Великая Армия язычников, которая приводит в ужас все христианство, не является единой. В сердце ее Рагнарсоны и их последователи, примерно около половины общего числа. Но много было обособленных отрядов, которые присоединились к армии в надежде на добычу. Они разного размера, от двадцати кораблей ярла Оркнея до единственного корабля какой-нибудь деревни в Ютландии или в Скейне. Многие из них уже были недовольны. Кампания началась хорошо, говорили они, с высадки в Восточной Англии и основания крепости-базы. Но ведь всегда считалось, что здесь они слишком долго не задержатся, наберут лошадей, отыщут проводников и неожиданно двинутся против своего главного противника – королевства Нортумбрии.
– А почему бы сразу не высадиться с кораблей в Нортумбрии? – спросил однажды Шеф, вытирая пот со лба и знаком приглашая следующего клиента. Крепкий лысый викинг с помятым шлемом рассмеялся, громко, но беззлобно. Самая трудная часть кампании, сказал он, это правильно начать. Ввести корабли в реку. Найти подходящее место, чтобы вытащить их на берег. Отыскать лошадей для тысяч воинов. Часто это не удается, попадаешь не в ту реку.
– Если бы у христиан был ум, – выразительно сказал викинг, плюя на землю, – они могли бы всегда справиться с нами еще при высадке.
– Ну, под началом Змееглазого у них ничего бы не вышло, – заметил другой.
– Может быть, – согласился первый викинг. – Ну, не со Змееглазым, так с другими. Помнишь Ульфкетила в Франкленде?
Да, надо прочнее поставить ноги, прежде чем ударишь, согласились все. Хорошая мысль. Но на этот раз все пошло не так. Слишком долго они стоят. Все дело в короле Эдмунде – или Ятмунде, как они произносили, – согласилось большинство. Вопрос в том, почему он ведет себя так глупо. Легко грабить его страну, пока он не сдастся. Но они не хотят грабить Восточную Англию, жаловались клиенты. Слишком это долго. И слишком мало добычи. Почему, во имя ада, король не согласится платить и не заключит разумную сделку? Он ведь получил предупреждение.
Может, слишком сильное предупреждение, подумал Шеф, вспоминая Вульфгара в корыте для лошадей и тот гул гнева, который ощутил во время путешествия по полям и лугам страны. Когда он спросил, почему викинги так настроены обязательно идти в Нортумбрию, самое большое, но не самое богатое королевство Англии, смех долго не стихал. Постепенно он узнавал все больше о Рагнаре Лотброке и короле Элле, о старом борове и поросятах, о Вига-Бранде, который бросил вызов самим Рагнарсонам в Бретраборге, и Шефу становилось холодно. Он вспомнил странные слова, которые произнес человек с посиневшим лицом в змеиной яме архиепископа, вспомнил то предчувствие, которое ощутил тогда.
Теперь он понял жажду мести, но оставалось многое другое, что ему было интересно.
– Почему вы говорите «ад»? – спросил он однажды вечером Торвина, когда они уже сложили инструменты и подогревали на остывающем горне кувшин с элем. – Вы тоже верите, что есть такое место, где наказывают после смерти за грехи? Христиане верят в ад, но вы ведь не христиане.
– А почему ты считаешь, что «ад» – это христианское слово? – ответил Торвин. – А что значит небо? – На этот раз он воспользовался английским словом – heofon.
– Ну, это небо, – в замешательстве ответил Шеф.
– Это христианское место для блаженных после смерти. Но слово существовало до христиан. Они просто заимствовали его, дали ему новое значение. То же самое с адом. Что значит hulda? – На этот раз он произнес норвежское слово.
