Не догнать… Но можно попытаться прийти вовремя.
Я торопливо накинула поверх зашитой сорочки верхнее платье, застегнула узорчатый пояс с маленьким кошельком, где лежала моя золоченая флейта с вьющимся, как побеги плюща, узором на тонких тростниковых трубочках, скрепленных воском. Подхватила с лавки полупустую сумку, куда положила бритвенно-острый дар Холма, и с плащом в руках подошла к воткнутому в подоконник охотничьему ножу.
Страшно даже дотронуться до него, приблизиться так, чтобы подрагивающие пальцы ощутили жар и холод смертоносного металла. И плотная ткань плаща, захваченного из Осенней рощи, уже не кажется надежной защитой для моих рук. Но я не могу ждать рассвета здесь, в безопасности, пока Рей ищет в предрассветной мгле хищную, голодную и обозленную легкой раной сумеречную тварь.
Ведь я обещала, что он не будет один.
Руки обожгло болью даже через несколько слоев ткани, когда я взялась за рукоять крепко вбитого в подоконник охотничьего ножа…
Как легко понять тех, кто по доброй воле присоединяется к Дикой Охоте, раз в году проносящейся над миром людей! Кто вливается в вереницу павших воинов и призванных волей самого страшного, самого безжалостного в своем холодном безразличии ши-дани не из-за страха перед участью жертвы, а из-за стремления самому стать охотником. Почувствовать сладость погони, жар, разливающийся по телу во время неистового бега, экстаз в момент, когда Охота настигает выбранную жертву, и каждому из свиты достается капля крови и глоток чужого страха.
Фаэриэ несся сквозь тишину летнего леса, сквозь холодную предрассветную дымку, мельчайшими капельками оседавшую на лице и волосах. Кровавый след, оставленный брухой, вел его так же уверенно, как светящаяся дорожка, проложенная через чащу. Запах болотной тины, влажного, холодного тумана, поднимающегося над трясиной. Запах разложения, едва ощутимый, почти перебивающийся лесной свежестью и ароматом примятой травы. И земляники, спелой, душистой, прячущейся под невидимыми в темноте круглыми зубчатыми листочками.
Рейалл улыбнулся, замедляя шаг и оглядываясь по сторонам. Сердце билось пока еще ровно, неторопливо, но уже чувствовалось сладостное, почти забытое ощущение охоты за намеченной жертвой. Его ночная госпожа, Королева рожденных в кузнечном горне Мечей, иногда отправляла своего любовника в ночные сумерки, чтобы он возвращался под утро на ее ложе, покрытый чужой кровью, неважно, холодной ли, пахнущей тиной, или теплой, уже остывающей, темно-красной, оставляющей привкус меди на ее четко очерченных губах.
Прекрасная Мэв любила жестокие игры…
Бруха прыгнула откуда-то сверху, но острые коготки на длинных паучьих лапах лишь распороли воздух там, где мгновение назад стоял фаэриэ. Тихий шелест выскользнувшей из ножен сабли, резкий взмах тускло светящимся в темноте лезвием снизу вверх – и пронзительный визг сумеречной старухи, лишившейся одной из конечностей.
Слишком легкая охота не приносит ни радости, ни удовлетворения.
– И это все?
Зашипели, испаряясь со светлого лезвия, потеки холодной крови. Алые точки-зрачки полыхнули злым потусторонним пламенем, ночная ведьма качнулась назад – и вдруг провалилась в густую тьму, окутывающую корни вековых деревьев, скользнула в родные сумерки, на изнанку тени, где не достать ее ни фаэриэ, ни ши-дани. Только люди, одаренные бессмертной искрой-душой, могут проникнуть следом за сумеречными тварями в их прибежище или же вынудить покинуть его раньше времени, до того, как первый солнечный луч до вечера запечатает прибежище проклятой нечисти.
Собственная тень окатила плечи Рейалла леденящим холодом, вгрызлась в спину бешеной собакой, пуская по коже горячие ручейки крови, навалилась стылой могильной плитой, пригибая к земле непомерной тяжестью.
Обжигающий, соленый вкус крови во рту. Вздох, с хрипом вырвавшийся из пробитой насквозь длинной тонкой паучьей лапой груди.
Фаэриэ улыбнулся. Широко, открыто.
Радостно.
– Уже лучше.
Прошло то время, когда Грозового Сумрака можно было напугать болью или стремительно утекающей вместе с багряной кровью жизнью, из своего ли тела, чужого ли – какая разница? Проклятый замок, завернувший линию его жизни в острое, поросшее стальными иглами и стеклянными осколками, кольцо, вытравил из фаэриэ страх перед смертью и перед болью. И, словно в насмешку, привил тягу к проверке того предела, насколько близко позволяло тело из плоти и крови подобраться к грани, за которой начиналось небытие.
Звонкой, поющей железной лентой взлетела разом отяжелевшая сабля, одним ударом срезала со спины сумеречную ведьму, «паучью смерть». Конвульсивно дернулась глубоко засевшая в теле бледная холодная лапа, запахло болотной тиной и раскаленным до золотого сияния белого блеска металлом, опущенным в ледяную воду.
Больно. Холодно.
Но тело переполняет пьянящая, жестокая радость. Если при каждом вздохе грудь пронизывает острая режущая боль – то он еще жив. Еще есть возможность вступить в поединок, вернуть себе позабытое ощущение неуязвимости. Или умереть, если окажешься слабее. По-настоящему умереть, не мечась по безвременью в тисках аметистовой клетки, не просыпаться невредимым с ненавистной мыслью о заключении.
Стать свободным, свободней ветра, подняться выше неба, к самым звездам, что холодными бриллиантами горят где-то в вышине, скрытые за тяжелым плащом седых облаков.
Треск тоненьких веток кустарника, через который пробирались неумело и явно вслепую… Негромкий, горестный стон, так не похожий на крики, издаваемые брухой…
Ши-дани… Глупая… Моя…
Вспышка золотистого солнечного света, больно резанувшая привыкшие к предрассветной мгле глаза, заставившая зажмуриться и отвернуться. Поплывший по лесу аромат ранней осени, пропитанной дождем палой листвы и жарко горящего костра.
Запах свежего хлеба, яблочного вина и напоенного летним теплом позднего меда.
Запах георгинов, пчелиного воска и родного дома… Бруха жалобно ныла, уткнувшись искаженным лицом в мягкий лесной мох, словно пытаясь зарыться в землю или скрыться в густой тени, отбрасываемой поваленным древесным стволом, но полуденный солнечный свет, невесть откуда появившийся за полчаса до рассвета, приковал ночную ведьму к месту куда надежней деревянного кола, вбитого промеж лопаток.
Ши-дани стояла в небольшой прогалине, и над ее головой висел в воздухе красноватый нож в форме ивового листа, на лезвии которого запеклась свежая кровь. Расплавленным золотом сияла капля янтаря в оголовье, ее отблески скользили по растрепанным каштановым косам Фиорэ, превращая их в солнечно-рыжие, в медно-красные пряди, стирая с лица девушки простоватую человеческую маску и высвобождая то, что люди легкомысленно назвали «феей Холма».
Осенняя королева, душа той солнечной Рощи, что разноцветной стеной встала за спиной Фиорэ, такая реальная, ощутимая, словно стоит сделать шаг вперед, протянуть руку – и окажешься на волшебном Холме, где нет ограничений, нет Условий колдовства, кроме тех, что поставит воля хозяина или хозяйки перед гостем.
