– Вы действительно… не покидаете… своего дома…
Красным цветком развернулась плотная ткань плаща в руках ши-дани, стальным блеском сверкнула в свете полуденного солнца сердцевина, синей звездой вспыхнул на острие тяжелого охотничьего ножа золотистый луч.
Легкая улыбка тронула потрескавшиеся, залитые липкой подсыхающей кровью губы фаэриэ.
Не удержало маленькую ши-дани холодное железо, преграждающее путь, не остановило глубоко засевшее в деревянном подоконнике лезвие, не испугала боль от прикосновения. Ведь наверняка жжется рукоять, несмотря на обернутые плащом ладони, больно жжется, оставляя следы на нежной коже, – и все равно она держит его, едва заметно морщась и поджимая четко очерченные губы.
За спиной высокой, статной ши-дани взвилась тугая плеть ветра, завернувшая падающие листья в причудливую спираль, в неистовый танец, кольцом надежных объятий окруживший осеннюю королеву. Несколько ярких кленовых звездочек выскользнули из сверкающего полуденным солнцем кокона, плавно опустились в шаге от упавшего на колено фаэриэ. Блеснула золотая пыль, покрывающая тонкие прожилки, лунным камнем почудилась прозрачная роса на волшебных листьях.
Рейалл закашлялся, выплюнул на окрасившуюся багрянцем траву черные сгустки крови, качнулся вперед, ударяя наискось по шее ночной ведьмы, отсекая низко опущенную голову начисто.
Солнечный свет, танцующий вокруг Фиорэ, разом погас, густая тьма моментально ослепила, навалилась тяжелым душным одеялом.
Шелест травы, треск разорванной ткани.
– Сядь, я не дотянусь!
Голос звонкий, высокий, почти срывается на крик, дрожит от непролитых слез, от боязни. Маленькая ладонь с силой давит на здоровое плечо, заставляет усесться прямо на скользкую, липкую, холодную траву.
– Ты не могла… хотя бы отвести меня в сторону? – Усмешка все-таки скользнула в голосе, ши-дани замирает, обиженно, непонимающе, морщится, словно он спросил какую-то несусветную, неуместную глупость.
– Сейчас это имеет значение?
– Теперь – уже нет.
Пропитанная кровью рубашка с трудом отклеивается от кожи, бередит края раны, уже подживающей, срастающейся с отсеченной конечностью брухи. Фиорэ сдавленно ахнула, подалась назад, растерянно опуская испачканные кровью руки.
– Тебе придется вытащить из меня этот подарочек Сумерек, милая. – Рей улыбнулся, широко, открыто, чувствуя, как трескается на губах засохшая кровяная корка. – Не бойся, я не умру. Проверял.
– Не позволю, не надейся.
– Вот и чудесно…
Ее руки сжались на обрубленной конечности, сильно дернули, извлекая прощальный «подарочек» брухи из раны…
… Слепящий после ночных сумерек свет пропадает, растворяется в седой, медленно тающей пелене густого тумана, окружающего со всех сторон. Небо над головой – высокое, далекое, прозрачно-зеленое, ледяное. Звезды – зыбкие, неуверенные, грозящие вот-вот погаснуть, словно искорки затухающего костра. Призрачное сияние в небесах переливается всеми цветами радуги, как волшебное полотнище, сотканное руками древних богов для невесты Луны, для будущей царицы ночного неба, для юной покровительницы влюбленных, отчаявшихся и тоскующих по чему-то безвозвратно ушедшему или несбыточной мечте.
Мелодичный перезвон серебряных колокольчиков, тающие в стылом воздухе переливы тонких, туго натянутых струн арфы, музыка льда и воды, музыка хрустальных осколков сплелась вокруг него тугим завораживающим коконом, разбила хрупкую аметистовую клетку, позвала за собой в заметенные снегом ледяные пустоши.
Что еще нужно ветру, кроме бесконечной равнины, над которой можно лететь, не встречая препятствий, наслаждаясь абсолютной свободой? Чего еще желать фаэриэ кроме свободы быть собой, свободы быть открытым перед собой и пронзительно-ярким небом, свободы не подчиняться никому и ничему, существовать в своем истинном облике и в сумерках, и в свете солнца, позабыв о навязанных невесть кем Условиях?
Ничего не надо. И никого.
Рейалл сделал несколько шагов вниз по заметенной колким хрустящим снегом тропе, ведущей вниз, в расстилающуюся перед ним долину, похожую на огромную хрустальную друзу, на сказочную пещеру, заполненную сокровищами, где вместо низкого сводчатого потолка – светло-зеленое северное небо. И каждый шаг был все быстрее и быстрее, а на белом снегу оставались тусклые сиреневые обломки, остатки аметистовой клетки заклинания, удерживающего его вначале в замке, а потом и внутри опостылевшей человеческой оболочки. Если бы маленькая ши-дани не расшатала эту клетку всего за одну ночь любви без оглядки…
Воспоминание кольнуло внутри острой раскаленной иглой. Фаэриэ замедлил шаг, а потом и вовсе остановился, задумчиво глядя на мертвую долину, по-прежнему манящую алмазным отблеском снежных дюн, широким простором и холодной безмятежностью.
Маленькая ши-дани… Имени не вспомнить, не оглянуться назад, не вернуться туда, откуда пришел – внезапно поднявшаяся вьюга заметает следы, скрывает обломки аметистов под слоем колкого крупитчатого снега, больно хлещет по глазам невидимой холодной ладонью.
В ледяные пустоши, что лежат на пути фаэриэ к послесмертию, очень легко прийти, но выбраться из них самому уже невозможно. Только если не позовет кто-то, оставшийся по ту сторону роковой черты, если не протянется ниточка из мира живых. А где взять эту ниточку, золотую паутинку, коли накопившийся за долгие годы груз чужих проклятий мечет в лицо пригоршни снега, толкает в мертвые равнины порывами ветра, ледяными кандалами сковывает ноги, не давая вернуться назад?
Струны призрачной арфы зазвенели еще громче, еще звонче, почти заглушая песню ветра, тонкую, хрупкую ноту, выводимую далекой флейтой. Даже не ноту – отзвук ноты, призрачное эхо, доносящееся из-за горного хребта. Робкая мелодия, выводимая высушенными на солнце коленцами косо срезанного тростника, принесла с собой теплое дыхание пряного осеннего ветра, каким-то чудом пробившегося сквозь ледяной зимний буран. Пронзительно-яркое воспоминание о рассыпавшихся по белой подушке каштановых кудрях с горьковатым ароматом осеннего костра, в котором жгут в середине осени палую листву, запах последних цветов и позднего густого меда, спелых яблок и свежевыпеченного хлеба. Рейалл!
Флейта запела громче, уверенней, ведя за собой вверх по склону, через слабеющую зимнюю бурю, прочь от ледяных бесплодных пустошей под зеленым небом, от долины мертвых, которая держит куда прочнее аметистовых оков. Музыка теперь не просто просила вернуться – приказывала, притягивая произнесенным когда-то вслух тайным именем, маня обещанием солнечного тепла и обретением родного дома, где будут рады даже бывшему узнику проклятого замка на мысе Иглы.
«Слушай мою флейту, что выведет тебя из страны мертвых, иди на ее голос, следуй за ней как за проводником, что крепко держит твою руку, доверься этой песне, даже если тебе покажется, что ты бродишь вслепую по заколдованному кругу…»
Маленькая ши-дани?
Фиорэ!
