На короткое мгновение он прижался ко мне, уколов щетиной мое голое плечо. В следующее мгновение я осталась одна. Это повергло меня в еще большую депрессию.
Утром меня разбудила Вадькина мать. Я с трудом узнала ее по голосу, хоть мы с ней довольно часто общаемся при помощи услуг, предоставляемых городской телефонной связью.
— Лариса, ты не знаешь, Витуся не покупала себе в последнее время дорогие вещи или драгоценности? — с места в карьер понесло бывшую свекровь моей безвременно ушедшей из этого мира кузины.
— Понятия не имею. А в чем дело?
— Да так. У Вадьки пропало из сейфа двадцать пять тысяч долларов и что-то там в рублях.
— Когда? — тоном дотошного следователя поинтересовалась я.
— То-то и оно, что мой сын ничего не помнит: третью неделю из штопора не выходит. Но меня настораживает тот факт, что ключ от сейфа Вадик нашел в Витусиной сумке.
— В квартире последнее время проходной двор. До сейфа мог добраться кто угодно.
— Код знала только Витуся.
— Какое это теперь имеет значение! — не выдержала я. — Тем более там ей уже ничего не нужно.
— Это верно. Но Вадик говорит, что это были деньги его компаньона. Тот требует, чтоб их вернули.
Через полчаса позвонила мама. Она сообщила, что Вадик попросил взаймы у Игоря, ее мужа и моего отчима, десять тысяч долларов.
— Мне всегда казалось, у них денег куры не клюют, — рассуждала мама. — Или же это какая-то тонкая игра, рассчитанная на то, чтоб вызвать сострадание родственников и под это дело залезть к ним в карман.
— Что требуется от меня? — не слишком вежливо спросила я. Не выношу, когда мешают делать гимнастику.
— Ничего, кроме совета. Мне неловко брать с родственников расписку, хотя, с другой стороны, это большие деньги.
— Не советую советоваться со мной. Особенно по финансовым вопросам.
— Ты совсем одичала, Мурзик. — Мама сказала это с игривой укоризной. С той самой, с которой часто разговаривала с Игорем, который был моложе ее на пятнадцать лет. — У нас сегодня фуршет в стиле ностальжи. Только чур парой и в романтическом настроении.
— Тогда я пас. Если приглашу синьора А, обидится мистер Би, ну а мсье Си устроит скандал с битьем посуды.
— Мурзик, перестань хорохориться. Мы любим тебя такой, какая ты есть.
— Спасибо, муничка. Я заложу вашу любовь в ломбард и получу проценты. Не беспокойтесь: я дам вам расписку, что верну ее в целости и сохранности. О’кей?
Мама натужно рассмеялась и, пожелав мне удачного дня, первая прервала связь. Я жевала мюсли с орехами, обдумывая сказанное мамой, когда раздался следующий звонок.
— Последняя просьба, — услыхала я голос Войтецкого. — За твое «да» готов отдать то немногое, что у меня еще осталось.
Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам, и потянулась за сигаретой.
— Позвоню через пять минут в дверь, а ты ее откроешь. Дальше будем импровизировать.
Он положил трубку. Я поперхнулась дымом и кашляла до его прихода. По моим щекам текли слезы, когда я шла открывать ему дверь.
— Поехали к ней. Сегодня девятнадцатый день, как ее нет. Говорят, ее душа еще где-то поблизости. Правда, я не верю во всю эту ерунду, но все эти дни ощущаю ее близость и… — Он замолчал. Он смотрел на меня прищурившись и, как мне казалось, с насмешкой. Потом вздохнул и произнес эту фразу, которая сразила меня наповал: — Мне бы так хотелось верить в то, что любовь вечна.
Вика самодовольно улыбалась нам с большой черно-белой фотографии. На ней ей было двадцать один. Помню, ее отец, которого мы прозвали в детстве Старый Вик, сделал в день ее рождения несколько наших портретов. Мой валялся где-то на антресолях. Я не люблю это фото — девять лет назад я знала ответы на все без исключения вопросы.
Потом Войтецкий предложил пойти в ресторан и выпить за упокой Викиной души по рюмке водки. Я не смогла сказать «нет». Когда по моему телу разлилось приятное усыпляющее разум тепло, он накрыл ладонью мою руку и сказал:
— Ты мне очень нравишься. Я люблю Вику, но сегодняшний поход на кладбище был всего лишь предлогом побыть с тобой.
Я не без усилия над собой высвободила руку. Я боялась поднять от скатерти глаза.
— Понимаю: это неприлично. Не подозревал, что окажусь таким бессильным перед лицом…
— Замолчи, — прошептала я. — Это пошло.
— Согласен. Но я сказал чистейшую правду.
— Которой по счету женщине ты ее говоришь?
Я посмотрела ему в глаза. В них что-то дрогнуло и затрепетало.
— Не знаю. Мне кажется, тебе первой.
Мы здорово напились в тот день. Мы больше не говорили ни о чем подобном, но все это витало в воздухе и с каждой минутой сгущалось над нами. Я несколько раз приказывала себе встать и уйти. Увы, эти приказы были невыполнимыми.
Потом мы поехали к моей матери на фуршет. Не помню, как я представила Войтецкого, но все решили, что это мой любовник. Женщины были от Войтецкого без ума, мужчины смотрели на него с завистью и подозрением.
— Кто он? Такое знакомое лицо. Ужасно знакомое лицо. Где я могла его видеть? Ты давно с ним знакома? — спросила мама, когда мы оказались вдвоем на кухне.
— Всю жизнь, — сказала я. — Но встретила я его… Гм, об этом можно написать роман в стиле Джеки Коллинз.
— Не люблю эту писательницу. — Моя мама, воспитанная на глубоко-нравственном соцреализме шестидесятых, брезгливо поморщилась. — Где ты с ним познакомилась?
— В парфюмерном магазине. А что, галантерейный мужик, верно?
— Я думала, у вас серьезно. — Маму огорчило, что ее единственная дочь оказалась такой пошлячкой, и она поспешила по своему обыкновению сменить пластинку. — Знаешь, Вадик считает, что Виктория ему изменяла.
От неожиданности я чуть не выронила бокал с коктейлем.
— Глупости. Она не знала, как это делается.
— Ты недооцениваешь ее. Виктория была стопроцентной женщиной. Вадька сам виноват, что она наставила ему рога. Представляешь, он сказал сегодня утром Елене, что Виктория обобрала его до нитки.
Тут в кухню вошел Войтецкий, и мы пошли танцевать. Я думала, что в гробу видала все эти танго и фокстроты, но Войтецкий заставил меня поверить в то, что в объятиях партнера по танцу много романтики. Нам пытались подражать, но безуспешно. Дело в том, что тот фуршет, как и все мамины вечеринки, был мероприятием для семейных. А семейные люди, я уверена, на сто процентов лишены романтики.
— Но я не буду спать с тобой, — сказала я, когда Войтецкий особенно нежно прижал меня к себе. — Знаешь, почему?
Он не отрываясь смотрел на мои губы.
— Не знаешь. Между прочим, причина очень даже прозаическая. Я не люблю секс в пьяном виде. Я вообще последнее время не люблю секс. Это какой-то самообман. Мышеловка. Из-за крохотного кусочка сыра оказываешься в клетке. А я не хочу жить в клетке, ясно?
