– Надо же, – выдохнул я. – Провели вместе полчаса – и даже не познакомились.
Он бросил на меня непонимающий взгляд, и что-то подсказало мне ткнуть его пальцем в грудь.
– Ты Джейн, я Тарзан, – сказал я.
Услышав это, незнакомец разразился смехом и стал вторить мне:
– Я Джейн, ты Тарзан.
Мы захохотали, впервые за все это время стряхнув напряжение.
Он приблизился, как в прошлый раз, молча поцеловал меня в лоб, а потом развернулся и зашагал в другую сторону.
Когда нас разделяло метра три-четыре, он выговорил на неуверенном английском, не глядя в мою сторону:
– Как жаль.
Я ответил:
– Да, очень жаль.
– В другой раз? – спросил он.
– В другой раз, – отозвался я.
И он скрылся из виду; больше некому было вести меня за собой.
Я вышел на набережную Сены и, минуя Лувр, вскоре добрался до отеля.
Было два часа ночи, но духота не отступала; уже в дверях нашего люкса я услышал шорох простыней и голос жены:
– Забыла спросить: ты билеты купил?
– Конечно, – ответил я. – Летим во вторник на «конкорде», дневным рейсом до Нью-Йорка.
Жена явно успокоилась, а потом со вздохом сказала:
– Господи, как я люблю Париж. Давай на будущий год сюда вернемся.
– «У нас всегда будет Париж»
[2], – подтвердил я.
Раздевшись, я присел на краешек кровати. Жена, лежа на своей половине, спросила:
– А пиццу принес?
– Пиццу? – рассеянно переспросил я.
– Как ты мог забыть? – расстроилась жена.
– Сам удивляюсь.
Я почувствовал легкое жжение над бровями и коснулся рукой середины лба, куда меня поцеловал на прощанье незнакомый парень, устроивший за мной слежку, чтобы указывать путь.
– Сам удивляюсь, – повторил я, – как меня угораздило. Черт его знает.
У нас в гостях маменька Перкинс
Джо Тиллер вошел к себе в квартиру и, снимая шляпу, поймал на себе взгляд дородной женщины средних лет, лущившей горох.
– Входи, – сказала она изумленному Джо. – Энни пошла готовить ужин. Да ты присаживайся.
– Но кто… – начал он, взглянув на нее.
– Я – маменька Перкинс, – засмеялась она, раскачиваясь.
Хотя она сидела на обычном стуле, а не в кресле-качалке, ей все же удавалось на нем раскачиваться. У Тиллера закружилась голова.
– Зови меня просто маменькой, – вкрадчиво сказала она.
– Мне знакомо ваше имя, но…
– Не беспокойся, сынок. Скоро мы с тобой сойдемся накоротке. Я к вам в гости – поживу, наверное, годик.
С этими словами она довольно рассмеялась и высвободила очередную горошину.
Тиллер бросился на кухню и столкнулся с женой.
– Откуда, черт возьми, взялась эта слащавая старушенция? – возмутился он.
– Из радиопередачи, – с улыбкой сказала жена. – Да ты ее знаешь: маменька Перкинс.
– И что она здесь забыла? – выкрикнул он.
– Тсс. Она пришла оказать нам помощь.
– Помощь в чем? – Он пристально посмотрел в направлении той комнаты, где сидела маменька Перкинс.
– В делах, – неопределенно ответила жена.
– А где мы ее поселим, черт возьми? Она ведь должна где-то спать или нет?
– Ну конечно, – ласково сказала Энни. – Кстати, радиостудия от нас в двух шагах; вроде бы на ночь она будет уходить туда.
– Зачем ее сюда принесло? Это ты ей написала? Ты мне не говорила, что вы с ней знакомы, – распалился он.
– Неужели не говорила? Я уже давно слушаю ее передачу, – сказала Энни.
– Это не имеет никакого значения.
– Ну как же? Мне всегда казалось, что маменьку я знаю едва ли не лучше, чем тебя, – возразила жена.
Ему стало не по себе. Десять лет, подумал он. Десять лет она провела в этой комнате, среди мебели, обитой ситцем, наедине с розово-серебристым приемником, слушая жужжание голосов в эфире. Десять тайных лет зрел этот монашеский сговор радио и женщин, пока он налаживал свои пошатнувшиеся дела. Однако он решил изобразить беззаботность и благоразумие.
– Я лишь хочу знать, – он взял жену за руку, – ты написала маменьке письмо или позвонила по телефону? Как она здесь оказалась?
– Она здесь уже десять лет.
– Черта с два!
– Ну ладно, сегодня особенный день, – признала его жена. – Сегодня маменька впервые решила остаться.
Он повел жену в гостиную, чтобы еще раз встретиться лицом к лицу со старушкой.
– Выметайтесь, – гаркнул он.
Маменька подняла взгляд от морковки, которую резала на кубики, и с металлом в голосе произнесла:
– Не могу. Это решает Энни. Тебе придется с нею посоветоваться.
Он повернулся к жене.
– Ну? – вопросительно посмотрел он на нее.
Выражение лица Энни стало холодным и отчужденным.
– Давайте-ка вместе поужинаем, – сказала она и вышла из комнаты.
Джо был ошеломлен.
– Хозяйка-то с характером, – заметила маменька.
Проснувшись в полночь, он решил проверить, что делается в гостиной. Там было пусто.
Радио приглушили, но не выключили. Из приемника комариным писком звучал едва различимый далекий голос:
– Надо же. Вот это да! Ну и ну!
В комнате было холодно. Его зазнобило. Приемник, источающий тепло, согревал лишь ухо, которым прижался к нему Джо.
– Надо же. Вот это да! Ну и ну!
Он выключил радио.
Жена услышала, как он скользнул в постель.
– Ушла, – сообщил он.
– Конечно, – ответила она. – И вернется завтра в десять.
Он не стал спорить.
– Спокойной ночи, дорогая, – только и сказал он.
За завтраком в гостиной присутствовал лишь яркий свет утреннего солнца. Джо громко засмеялся, увидев, что в комнате пусто. На него нахлынул душевный подъем, как будто после бокала хорошего вина. По дороге к себе в контору он то и дело насвистывал.
В десять часов у него был перерыв. Шагая по проспекту и напевая что-то себе под нос, он услышал, что у магазина электротоваров включено радио.
– Проходите же, – вещал голос. – Ох, боже мой, только не наследите мне в доме.
