«Також хотя и есть, чаю, у вас новые портомои, однакож и старая не забывает и посылает дюжину рубах и галздуков новых, такьже камзол и шлафрок… Что же изволите писать, что вы матресишку свою отпустили сюда для своего воздержания, что при водах невозможно с нею веселитца, и тому я верю; однакож болше мню, что вы оною изволили отпустить за её болезнью, в которой она и ныне пребывает, и для леченья изволила поехать в Гагу; и не желала б я (от чего Боже сохрани!) чтоб и галант той матресишки таков здоров приехал, какова она приехала. А что изволите в другом своём писании поздравлять имянинами старика и шишечкиными; и я чаю, что ежели б сей старик был здесь, то б и другая шишечка на будущий год поспела».
[7]
У деда моего алкаша с приличной женщиной с соседней улицы уже не могло поспеть никаких шишечек. Она была ровесницей бабы Нади. Ну и хорошо. Не то б конфуз мог приключиться: дед мелких детей по именам не запоминал. У него было два оклика для внуков и внучек: «мальчишка!» и «девчонка!». Иначе он их не различал и вообще особо не интересовался. Никак не интересовался. Они ему нравились в целом, как часть живой природы. Набухают почки, распускаются листочки, поют птички, гоняют по двору мальчишки и девчонки. Благодать! Вот это вот детское: утреннее явление могучего старика, чистого, опрятного, с густо-кудрявой головой, которому одинаково приятны и козлята и ребята – хорошо помню. Сидит, улыбается, глаза сияют. Всем и никому.
Ещё помню, как он однажды приехал в Одессу. И заночевал у нас в квартире. Всю ночь мы вчетвером – мама, папа, старший брат и я, – сидели на кухне и смотрели друг на друга зло и хмуро. Дед Фёдор храпел. Нет, он ХРАПЕЛ! Нет, и не так… Четыре чукчи, сидели в чуме, злые и хмурые, а в тундре закипало, мело, завывало, перуны и сциллы, валы и харибды, медузы горгоны и смутные времена, стрелецкие казни и дыбы, пыточная и клизменная, щит на вратах Царьграда… Мама плакала. Старший брат обнимал меня. Папа тупо смотрел в одну точку. Будить, цыкать, колотить в стену – не имело смысла. Ну цыкните на ураган – и?.. Такой храп я услышала позже лишь однажды. Тридцать с лишком лет спустя. Дежурный уролог позвал спецом послушать. С любой точки огромного урологического отделения на сто двадцать коек отлично прослушивалось завывание стихии. Стихию выписали на следующий день. Несмотря на вторые сутки послеоперационного периода.
Деда Фёдора на следующий день из нашей квартирки отправили в дом моих одесских бабушки и дедушки. Там он спал в гамаке, в тени винограда. Он спал, а Сиротский переулок, улицы Офицерская, Пионерская, Писарева и Долгая – не спали. Не спала Восьмая станция Черноморской Дороги, не спала Шестнадцатая Фонтана. Все вышли на улицу в пледах и с паспортами, тревожно вглядываясь в небеса и прислушиваясь к вою сошедших с ума собак и тревожным песням котов.
Дед Фёдор вставал в пять утра и обливался холодной водой.
Да, это он один из героев «Коммуны», документального романа о юности моей и моих ровесников, дедушка Полины Романовой. Тот самый, которого Надины подружки выловили баграми из ледяной Волги и поставили под стеночку. Тот самый, который превратился в ледяную скульптуру, и Наденька думала, что уж отмучился. И скорее для себя, чем для него, заволокла его в дом, на печку. А утром он уже обливался ледяной водой. Тот самый дед, решивший «отомстить» пчёлам, сорвав в пьяном угаре крышки с ульев – и вырывший яму за пять минут. Врачи очень удивлялись.
Но вот за «детокс» от деда Фёдора можно было огрести, это точно. Страшно не любил сквернословия.
И вот мой одесский дед, Андрей Павлович, впервые познакомил моего поволжского деда Фёдора с «запивоном-закусоном». Который отменно приготовляла Полина Фроловна. Рецепт такой: берёте помидоры. Сладкие, душистые, как положенные помидоры, созревшие на солнце, на воздухе, на воде… Помню, как бабушка, взрастив несколько сортов помидор, обязательно из самых больших представителей пород выбирала семена, и раскладывала их на марлю, на подоконник. Все эти микадо, воловьи сердца, сливки, чёрные помидоры, и бог знает какие ещё помидоры – были страстью моей одесской бабки. Она довела породные линии до совершенства. Куда денешь ген селекционера? Тут что лошади, что помидоры – был бы процесс…
Помидоры. Чуть меньше – болгарских перцев (да-да, болгарского перца, но я предпочитаю родительный падеж, не потому что я одесситка – но эта версия понятней). Ещё меньше – огурцов. Это должны быть первородные огурцы. Природные, как настоящие государи. Никакой вялости, изношенности, вырождения. С грядки. Тугие и хрустящие. Полные жизни. Ещё: лук. И белый, и синий. И какой есть. Стебель сельдерея – это уже нынешнее. Корень петрушки. Масло растительное. Оливковое. Оно, помню, стало появляться в Одессе. Моряки привозили в больших металлических канистрах. Чеснок. Обязательно чеснок! Тоже юный, тоже ядрёный. Соль. Перец. С помидоров снимаете шкурку (напоминаю юным: ошпарить – генез отслоения эпидермиса при ожогах одинаков для всего живого), вырезаете плодоножку. Всё – моете, чистите, режете. Чтобы удобней было отправлять в миксер – можете всё нарезать в эмалированный тазик, или другую подходящую ёмкость. А затем уже – порционно в миксер. Добавляя оливкового (любого вашего любимого растительного) масла. Каждую порцию слегка присаливая и перча. И – отправляете в кастрюлю. Перемешиваете. Ставите в холодильник. Хотите – пейте из стакана. Хотите – ешьте ложкой. Совершенно замечательно, как запивон и закусон. И как утреннее средство от похмелья – если нельзя маленькую рюмочку стебануть. А если можно – то вот этим её и запить.
Да, много позже я узнала, что одесский «запивон-закусон» называется гаспачо. Но и за «гаспачо» от алкаша-деда Фёдора можно было бы получить по загривку.
«Запивон-закусон» одесская бабушка крутила в банки. И зимой его добавляла щедро во всё – в том числе вместо томатного сока в мясную солянку. И это одна из самых лучших мясных солянок! В «запивоне-закусоне» отменно томить фаршированные перцы – песнь песней! И употреблять его просто так – тоже отлично. Если у вас в холодильнике стоит кастрюля «запивона-закусона», то и подружку «на детоксе» вам будет чем окормить. «У меня есть гаспачо!» – гордо объявите вы ей. И пусть попробует не есть. Пусть сидит и ест свой гаспачо, пока все остальные будут есть томатную мясную солянку и фаршированные перцы. И бородинский хлеб с корейкой. А ей – гаспачо с сухариками. И зеленью. Очень вкусно и полезно. Особенно под запахи утомлённого в «выпивоне-закусоне» фаршированного перца, почуять который, если верить моему мужу, можно ещё с Бородинки. А то и с Минской трассы – это если готовить одновременно и томатную мясную солянку.
Дед-алкаш-багорщик любил позавтракать на крыльце, разложив на газетке очищенный белый лук, кусок чёрного хлеба и насыпав крупную соль. Он прихватывал из дому у Наденьки какую-нибудь книгу или журнал – откуда они там находились в количествах? не иначе, питерская родня привозила «на свал», – и зачитывал вслух:
– «… от великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Москвоского и всеа Руси в посылке к государю царю и великому князю Михаилу Фёдоровичу: блюдо икры паюсные, блюдо икры осетровой свежие, блюдо икры сиговые, лещ живой паровой, язь жареной, стерлядь паровая, спина белой рыбицы свежие с уксусом студёным, лук сырой, крошен мелко, четверть Коровая тельново из государева патриарша блюда, стерлядь тельная… уха назимная шафранная, уха назимная чёрная, уха щучья шафранная, уха щучья чёрная, уха окунева, уха стерляжья, окуни росольные…» – отправил сыну патриарх накануне Пасхи в марте 1623 года!.. Девчонка, эй, девчонка! – жизнерадостно окликал меня дед-алкаш-Фёдор. – Ты чего мне от Андрейпалыча «запивона-закусона» не привезла?!
