А через два года она уволилась. Снова развелась. И наверняка снова вышла замуж.
С полгода мы ходили, как пустым мешком по голове ударенные. Чего стоит генерал от артиллерии, если в его армии нет хорошей пушечной прислуги. Бабы в родзале снова стали охать без нужды и никто не мог так отвести их за ручку в туалет и так погладить по голове. Ей они позволяли. Других санитарок посылали, мотая как безумные этой самой головой, занесённой над унитазом.
«Душа отлетела от левого фланга». Нет, это о смертельно раненом Багратионе.
Сравнивать нельзя. Хотя очень хочется.
Мы, конечно же, тоже со временем пришли в себя. Фильм «Майкл» закончился. Архангел улетел. Но он оставил нам всем рецепт сациви!
Не знаю, что делали другие. Я пробовала несколько раз, пока не получилось «как надо». Потом я долго отрабатывала. А сейчас я всё делаю интуитивно, «на глаз». Потому что интуиция – это не волшебство. Она приобретается в упорном процессе. Перед тем, как играючи выкручивать кренделя на виражах, надо не раз больно упасть с велосипеда.
Понадобится: курица, грецкие орехи, масло грецкого ореха, луковица чеснок, кинза/петрушка, хмели-сунели, уцхо-сунели, шафран, чёрный перец, кориандр, уксус, куриный бульон, гранатовый сок. Курицу – голени, бёдра, грудку, что любите и/или всё – отвариваете. Не до степени «в тряпки». До готовности. Варите, как положено, снимая шум, посолив-поперчив. В толстой сковороде тушите белый лук на масле грецкого ореха. Именно тушите, а не жарите-шкварите. Варёную курицу кусочками укладываете ровненько в казан, кастрюлю – во что-то массивное, толстодонное. Грецкие орехи (много!) – размельчаете. В первых опытах я давила в ступке, как завещал Лилин рецепт. В первых моих упорных опытах я делала всё до упора аутентично, включая добычу грецко-орехового масла вручную! Ей богу, аналогичная технология заката солнца куда как проще. Но теперь я размалываю орехи в блендере (я же уже постигла эмпирически нужную фракцию!), а масло грецкого ореха покупаю в узбекских и таджикских лавках. Я делаю так: отправляю жменю грецких орехов в блендер, к ним зубчик чеснока, туда же – щепотку того-сего из списка специй, пол чайной ложки (без горки!) шафрана, масла щедро так из бутылки на бульк-бульк-бульк, бульону куриного. И – вжж! – стоп! (Но всё постигается опытным путём, если вы начинающий, орехи могут быть крупно и/или неравномерно порубленными, я то начинала со ступки!) И заливаете курицу. И так несколько раз. Причём я добавляю прямо в блендер чуть гранатового соку. Чуть совсем уксусу. И кориандру. И петрушечную рванину. Для меня это уже искусное жонглирование, а не первые попытки с двумя апельсинами. В результате вся курица должна быть утоплена в крупнозернистом соусе среднесметанной/густокефирной консистенции. Ставите на плиту, довели до томления, чуть потомили. Снимайте. Пусть стоит. Остывать это будет долго. Если приготовили с утра в приличном количестве – остывать будет до самого вечера. Физика плотных сред. И вот в этом соусе с самой обыкновенной курицей случается чудо. Раньше чем совсем остынет – не ешьте! На следующий день сациви только лучше, чем. Греть не надо. Хранить, разумеется, в холодильнике. Но греть не надо. Достаньте, пусть немного постоит. Хотя и совершенно холодным…
Помнится, Лиля в редкие совместные перекуры – она никогда не напрашивалась, не предлагала, она вообще очень чётко чуяла границы, а также нормы и правила поведения в самых разнообразных ситуациях! – говорила скорее в ночное небо, нежели мне:
– Вы, Юрьевна, зря с ними, как с равными! Вы должны вещать, а не говорить. Держать себя важно! Не то они вас за свою, а это нехорошо. За свою они пусть меня держат, а вы для них – царь и бог!
Учила, значит, енерала, как обращаться с солдатами. То есть – врача акушера-гинеколога – с рожающей женщиной.
– Нет, вы не подумайте! Я же сама три раза рожала! Я вообще знаю баб. С ними нельзя, как с равными. Это я знаю, какая вы. Другой, может, знает. А тут ими надо командовать!
– Так ты же сама с ними шепчешься, гладишь.
– Ну да! Шепчу: «Ой, что ж ты, дура, воешь! Будешь выть – злой доктор порежет!»
И Лиля заливалась смехом. Добрым, негромким, нежным, чудесным женственным чувственным смехом.
Лиля понятия не имела об уваровской триаде. Лиля знать не знала, о том, что Николай Первый попросил Александра Сергеевича Пушкина, Ивана Осиповича Витта, Фаддея Венедиктовича Булгарина и Алексея Алексеевича Перовского составить записки о проблемах воспитания и путях их решения. Потому что слабость и неустроенность, в том числе, системы образования, считал Николай Павлович одной из причин, приведших «далёких от народа» (этот самый народ взбаламутивших и народ, как водится, в итоге огрёб куда больше далёких) на Майдан. Пардон, на Сенатскую. И палившему шины – сорри, костры – по всему Питеру. (Карамзина-то поленьями по спине за что?! Нет, не Пестель, конечно, Карамзина по спине деревяшками околачивал, а именно народ, потому как справедливо заметил Бенкендорф по другому – хотя бывают ли в России другие? – поводу: «ибо крестьянин наш понятия о свободе и волю смешивает со своевольством».) «Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, недостатку твёрдых познаний должно приписывать сие свойство мыслей, источник буйных страстей, свою пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нрава, а конец погибель», – высказался государь в манифесте, изданном по окончании дела декабристов.
Но, тем не менее, как видите, заяц-Пушкин был в числе приглашённых писать записку о путях. По-поводу записки Пушкина Николай Павлович высказался следующим образом: «Правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлёкшее вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание». То есть перевожу, для тех, кто уже возбудился, мол, Николай Романов Первый против просвещения. Нет. Он против «просвещения неопытного». Могу ещё проще перевести: прежде чем мечтать о чужом самолёте, научись ездить на своём велосипеде. «Брат Пушкин! – сказал Николай Павлович, – зачем же ты предлагаешь учить давиться жабой на чужой самолёт, когда твоя, брат Пушкин, задача – научить ездить на пылящемся и ржавеющем в углу своём велосипеде! Бесплодные жабы о чужих самолётах делают человека ненавистником! В то время, как регулярная езда на собственном велосипеде сделает его как минимум здоровее и, значит, трудоспособней! И добрее. А там, как знать, может и вперёд, к вершинам…». В любом случае, записки начальника южных военных поселений и управляющего одесским Ришельевским лицеем, записки литератора, а также чиновника-писателя Н. П. Романову не понравились. Утопии потому что хороши для поговорить под вечерний кофе в каминной. А в жизни основную часть времени приходится мешки ворочать, будь ты государь, будь ты санитарка. Потому выиграли тендер записки Сергея Семёновича Уварова. Потом некто Пыпин – либерал и пианист… шучу… либеральный историк Пыпин окрестил их «уваровской триадой» и вот это вот «православие, самодержавие и народность» позже приобрели язвительно-саркастичный оттенок. А на самом деле для того времени это было нечто вроде шлема и наколенников для тех, кто на велике ездить не умеет. Чтобы научиться для начала. Хотя бы и из-под палки. Потому что рассуждения о езде на велосипеде могут быть вечными. Только мыслеформы не помогут. Ну да ладно… Умный понял. А об дурака хоть всю жизнь стучи – не достучишься. Я – республиканец и атеист (это для нервных). Речь первоначально шла о том, что санитарка Лиля хоть и понятия не имела о русской истории, но знала и чувствовала русского человека не хуже Сергея Семёновича Уварова. Иным даже в родзале нужен добрый Царь и строгий Бог. Величественный, вещающий и грозный. Если демократ в руки скальпель берёт – этого электорат сильно опасается. Но я этому – носить себя важно, как я есть посвящённый в таинства скальпеля, умойтесь и никшните! вот этому самозасаленному: «Ваш Мастер!» – так и не научилась. Желания не было. И, наверное, способностей. Когда другим щедро форсу раздавали, я в иных очередях топталась. В конце концов, высший шик кавалергарда – отсутствие всякого шика.
