Примерно в это же время в метрах пятидесяти от общинного дома начало происходить нечто тревожное. По другую сторону от частокола царила темнота, подзвученная лишь шепотом листвы дендромутантов. Ров на этом участке защитного периметра был едва намечен; ни башен охраны, ни забрала с всматривающимися в ночь часовыми. Только шестиметровые бревна заостренными и обожженными для твердости концами вверх.
Из темноты вылетела веревка с крюком-кошкой. Сам крюк был обмотан бечевой из фенакодусового волоса, поэтому «кошка» без малейшего стука зацепилась за верх частокола. По веревке устремились ловкие и поджарые фигуры, одетые в облегающие черные одежды и сапоги из мягкой шкуры. На спине у каждого висели ножны с коротким прямым мечом, лук и колчан на два десятка стрел. Налетчиков было немного – дюжина, но действовали они уверенно и без тени опаски – как у себя дома. В считаные секунды отряд оказался внутри охраняемого периметра.
Налетчики разделились. Не прозвучало ни слова, не было сделано ни единого лишнего жеста. Половина двинулась, держась в тени, к главным воротам. Остальные разделились еще на три группы. Двое отправились к общинному дому, трое – к арсеналу и примыкающим к нему амбару и складам, где хранились инструменты для полевых работ и прочее накопленное общиной добро: ткани, металл, малопонятные артефакты предков, которые выкинуть жаль, а как применить – непонятно. Один налетчик, готовя на ходу ПМ, отправился прямиком к терему старейшины Емельяна.
Шестерым бойцам, идущим к воротам, попался одинокий ночной стражник. Мощного сложения розовощекий детина плелся по дорожке, пиная от нечего делать щебень и убивая на себе комаров. Один взмах меча, и детина повалился на камни, булькая рассеченным горлом. Его оттянули за ноги в сторонку и бросили за грудой ржавых тележных рессор.
Возле главных ворот теплился костерок, вокруг огня сидели четверо ополченцев в ватниках нараспашку и шапках из турьей кожи. Шла неспешная беседа, из рук в руки переходила фляга с медом и краюха грубого хлеба. Один стражник дремал, подставив под спину щит и опустив на глаза шапку. Остальные не возражали, по уговору собираясь разбудить спящего к середине смены. На невысоких сторожевых башнях по обе стороны ворот дежурили двое ополченцев – по одному на посту. Эти несли дозор честь по чести: не отрывая взглядов от расстелившегося перед поселком поля, рассеченного надвое серым телом дороги. Лес с этой стороны начинался в полукилометре от частокола, и ни одна тварь не подошла бы к поселку незамеченной.
Ополченцев на башнях устранили в первую очередь. Они рухнули, не издав ни звука. Сидящие у костра в первую секунду даже не поняли, что происходит: все это походило на какой-то розыгрыш или обман зрения. Два человека ни с того, ни с сего одновременно свалились с башен, подобно осенним листьям. Только что стояли, и ничто не предвещало сюрпризов, а тут – бац! – и на земле… они, что, сговорились, что ли?
Через миг из темноты вырвались еще четыре стрелы с шилообразными бронебойными наконечниками. Такими можно было пробить кольчугу, а ватники ополченцев – и подавно. В огонь упала выпущенная из рук фляга, мед полился на шипящие угли.
Налетчики кинулись к воротам. Снять окованный железом засов, отворить тяжелые створки, не производя ни малейшего шума, было непросто, но они справились.
На одной из башен, что находилась недалеко от ворот, двое ополченцев услышали, что ворота открылись, но значения этому никто не придал, предположив, что, наверное, таков был приказ старейшины. А потом досталось и им: одного стянули на землю арканом и добили мечами, во второго всадили сразу три стрелы.
Дежуривший возле общинного дома стражник усилием воли приоткрыл слипающиеся веки. Он успел увидеть бесшумно бегущую на него тень с занесенным для удара обнаженным мечом. Все произошло нереально быстро и словно во сне. Ополченец не успел воспользоваться копьем, с древка которого все это время он не спускал рук. Тень ударила его дважды – легко и неощутимо, точно понарошку. Один раз – в объемистый живот, во второй – уже промчавшись мимо – в затылок. Ополченец попытался проследить за стремительным силуэтом, и вдруг понял, что голова его поворачивается гораздо дальше, чем была способна раньше, и что взгляд направлен под каким-то странным ракурсом. В поле зрения оказалось обезглавленное тело какого-то здоровяка, оно стояло, опершись на копье, и из перерезанных артерий били кровавые фонтаны. Затем взгляд застлала покрытая ночной росой трава, и лишь перед тем, как сознание угасло, ополченец понял, что тело без головы принадлежит ему.
– Ворота почему-то открылись, – Глебка неожиданно остановился. Идущий позади него Лан едва не налетел на парнишку. – Что-то не так… Надо бить тревогу, – и, не долго раздумывая, приказчик заливисто засвистел. На другом конце поселения засвистели в ответ, а потом – с одной из сторожевых башен, и еще – откуда-то с противоположной стороны. – Половина караульных не отвечает! – на лице Глебки читался нешуточный испуг. – Шайны уже за частоколом!
И тут же Лан ощутил характерную дрожь земли. К общинному поселению на полном скаку неслись всадники на фенакодусах, и было их не меньше полусотни.
Глебка помахал Лану, призывая поторопиться, и кинулся к терему старейшины, до которого было – рукой подать. Лан бы предпочел встретить неприятеля у ворот, но он перед визитом к старейшине сдал «Ремингтон» командиру ополчения, и теперь очень хотел свою винтовку обратно.
Дверь терема распахнулась, на фоне освещенного проема появилась широкоплечая фигура Емельяна. Он вышел на крыльцо, вскинул голову, собираясь разобраться в ситуации. Грянул пистолетный выстрел – точно с размаху грохнули молотком по железному листу – и ноги старейшины тут же подломились, Емельян тяжело скатился по ступеням и без движения застыл на земле.
– Нет! – заорал Глебка. – Емельян! – он припустил так, что заклубилась пыль. В следующий момент Лан заметил черную тень, которая отделилась от бочки с водой, стоявшей перед теремом, затем заскользила через неосвещенный двор к окруженному разным хламом нужнику в очевидной попытке скрыться. Но Глебка уже видел убийцу, и тем более его видел Лан.
– А ну, стой! – заорал, сорвавшись на фальцет, парнишка.
Лан помчал за Глебкой, доставая на ходу пистолет.
Убийца смекнул, что так просто ему не уйти. Он резко развернулся и тут же выстрелил. Лан ощутил на лице брызги горячей крови Глебки. Но юный приказчик был жив и полон решимости поквитаться. Он со всего маху врезался в чужака – шайна в черной облегающей одежде, – выбил его пистолет, свалил с ног и тут же с такой силой врезал лбом в лицо убийцы, что сам потерял сознание. Наполовину оглушенный шайн откинул парнишку и выхватил из-за пояса нож, но Лан уже был тут как тут. Сокрушительным ударом ноги он сломал шайну руку, затем рукоятью своего пистолета врезал налетчику в голову, вышибив из него дух.
Дальше начало происходить нечто совсем уж непонятное. Грянул бьющий по нервам боевой клич шайнов, его Лан хорошо запомнил со времени погони в лесу. Затем неожиданно загрохотал, точно учащенный пульс матушки-земли, пулемет. Со звуками пальбы слились визгливые крики боли, их, насколько Лан мог судить, издавали сраженные фенакодусы. Значит, у одинцовской общины имеется пулемет?.. Ну, хоть один положительный момент во всей этой катавасии…
