Он точно подлетает ко мне и в последнюю минуту сдерживает себя, ударив по бокалу, а не по моему лицу. Рука взмывает обратно в воздух, готовая к следующему удару, но он смотрит на меня сверху вниз, и позволяет руке упасть.
– Ну-ну, продолжай, если ты этого хочешь. Ударь меня. – Я поднимаюсь, вцепившись в его руку, которая неподвижна, как камень. – Ты думаешь, ты облажался, да? Потерял лучшее, что у тебя когда-либо было?
Но он даже не слышит мою последнюю фразу. Уже взвинченный, он наносит удар по второму бокалу, отправляя его вслед за первым. Вскрикнув, я съеживаюсь и смотрю на вздувшиеся от гнева вены на его висках. Капли вина кровавым пятном забрызгали стену, словно это все, что от нас осталось. Он несется к лестнице, выкрикивая что-то на итальянском. Я слышала эти слова раньше. Они значат «иди на хер».
Некоторое время я рисую в воображении нас, какими мы были несколько лет назад, когда все только начиналось. Он без рубашки, с мягкой тряпочкой для полировки в руках, водит ей по плинтусам так же бережно, как он обращается с моими шрамами. Тогда он бы остановился, посмотрел на меня, погладил бы руками, покрытыми древесной пылью. Даже к вечеру мускусный запах полированного дерева останется на моей коже. Правда ли, что он остался, только чтобы нажиться на том, что я отчаянно нуждаюсь в человеке, который бы меня любил? Теперь я уже не так уверена. Если бы только мы могли вернуться в те первые дни. Но это было давно.
Мое сердце продолжает часто биться, когда он приходит спустя десять минут, с парой теплых носков. Я наблюдаю, как он без единого слова вытирает вино и собирает осколки в совок. Он ощупывает стену и выглядит разочарованным. В самом себе, но также и во мне. Вероятно. Он кидает в меня носками, прошептав: «Лучше надень, чтобы не порезаться. Мы поговорим завтра», – и уходит наверх без единого звука.
Некоторое время спустя наедине с самой собой мне становится тошно, и я следую привычной схеме. Она примерно такова. Во-первых, взбесить его. Довести его до точки, когда он захочет меня ненавидеть. Захочет уйти от меня, упаковав вещи и забронировав билет. Следующее действие – заняться сексом, так называемая петля обратной связи со знаком плюс. Гнев провоцирует секс, который вызывает радость, которая вызывает гнев. Поэтому я иду за ним по лестнице, раздеваюсь и, скользнув под одеяло, начинаю поглаживать его по спине. Сперва он отстраняется, его мышцы напрягаются, но затем я шепчу:
– Прости меня, – и чувствую, как он расслабляется. Я протягиваю руки к его груди, трогаю его так, как он любит, в то время как по влажному летнему небу проносится первый раскат грома. Когда его кожа касается моей, вспышками передо мной возникают воспоминания вчерашней ночи: Мэтт надо мной, сжимает меня в объятиях. Его дыхание касается моего уха. Я отгоняю от себя эти образы.
Антонио поворачивается ко мне и гладит мое лицо. Однако вскоре его нежные прикосновения становятся грубее, пальцы, скользнув в мои волосы, обхватывают пряди, оттягивая голову назад. Но открыв глаза, я вижу лицо Мэтта.
«Нет, нет, нет. Антонио, Антонио, Антонио, – говорю я себе. – Думай об Антонио. С тобой сейчас именно он».
– Антонио, – произношу я вслух, прежде всего в качестве напоминания, но также стараюсь, чтобы это прозвучало страстно. Его мягкие губы скользят по изгибам моего искореженного тела. Однако оно не отвечает на его ласки, как раньше. Никакого трепета, никакого огня. Кровь в голову не ударяет. Я пытаюсь сосредоточить внимание на нем, пока он движется возле меня. Он целует мои губы, и лишь на секунду открывает глаза. Перехватывает мой пустой взгляд и отшатывается, как будто увидел нечто, чего никогда раньше не видел. Разворачивает меня, ставит на колени, оттягивая за волосы. От его движений мое бедро начинает болеть, шрамы горят, поскольку он давит на них. Я постанываю вроде как от удовольствия, но только потому что считаю, что должна.
Я не знаю – я такая деревянная, потому что у меня отходняк после наркотиков или из-за воспоминаний о прошлой ночи, однако я не чувствую никакого удовольствия, когда он ставит меня в свою любимую позу. Он знает, что мне больно стоять на коленях, как сейчас, но, несмотря ни на что, он продолжает вбиваться в меня. Импульсы боли проходят через мою ногу к животу. Я открываю глаза и вижу остатки разбитой картины, безвольно лежащие на полу. Слезы подступают к глазам, физическая и душевная боль смешались. Но его я не виню.
Этой ночью Антонио овладевает мною дважды. Оба раза он входит в меня сзади, будто я животное. Второй раз он будит меня, уже находясь на мне, почти внутри. Я издаю нужные звуки, нужные реакции. Улыбаюсь и глажу его кожу после всего, шепчу его имя, как актриса из фильма пятидесятых. «Антонио, Антонио». Но он не тот Антонио, которого я знаю. Это новый, карающий Антонио. Эгоистично удовлетворяющий свои потребности. Я взрастила в нем то, что ненавижу в себе. Впервые все для него, а я лишь сосуд, из которого он пьет. Мне намекают, каково это, когда ты лишний в чьей-то жизни. И я вспоминаю, как же это бывает больно.
Глава 22
Все было спланировано Элли, и тогда я действовала в соответствии с этим планом, потому что была в отчаянии. Она все еще сердилась на меня за ту кражу, и я так хотела вернуться к тому, что было раньше, когда она была моим героем, и мы были заодно. Ей тоже это было тяжело, как я думаю, потому что она спрашивала, что она может сделать, чтобы меня порадовать. Как бы желая все исправить. Так что во время наших тайных встреч по субботам я рассказала ей о Марго Вульф и о том, как та наезжала на меня с тех пор, как я в детстве воткнула ей карандаш в руку. Я думала, что это мой шанс заставить Марго расплатиться за прошлое, а также наладить отношения с Элли.
Я рассказала ей, что Марго пела в хоре. Что она играла на флейте. Что ее аккуратненькие водолазки сменились на мешковатые джемперы с напечатанным на них словом «Томми». Элли пояснила, что это и делает их дорогими. Еще я упоминала, что она носит черные стринги на физкультуру, которые даже ее друзья считают шлюховатыми. Что у нее до сих пор не начались месячные. И да, еще кое-что, за что я буду корить себя всю жизнь: все популярные парни в школе плели небылицы о том, что она фригидна, и никому из них не удавалось затащить ее в постель. Это только мне удалось воткнуть в нее хоть что-то.
Несколько недель я распускала слухи в соответствии с планом Элли. Есть же куча детей классом пониже, которые с удовольствием будут обмениваться слухами, чтобы временно поднять свой статус. Сплетня о том, что Марго намеревается заняться сексом на ближайшей вечеринке, распространилась быстро. К моменту, когда я закончила со слухами, было, как минимум, четыре, а то и пять парней, каждый из которых решил, что она нацелена именно на него. Джессика рассказала своей подружке Бэкки, которая рассказала Хейли, которая рассказала Саманте, которая встречается с Джеком, который в итоге рассказал Натану, что его собираются завалить. Ты только никому не рассказывай. Кто сказал Джессике? Ой, да какая-то девчонка. Вроде меня.
Было несколько, четыре или пять, версий этой истории; в некоторых из них говорилось, что Марго делает минеты. Кто-то предполагал, что она хочет в задницу, чтобы оставаться девственницей. Я не помню, что я сказала, кому я это сказала. Большая часть историй была придумана Элли, и я была лишь передаточным звеном. Про задницу, правда, была моя.
