Прохожу в узкий и темный коридор, в который через единственное окно проникает совсем немного света. С одной стороны камеры, одни обиты матрацами, другие бетонные. Изоляторы. Все двери раскрыты, одна из них разломана надвое, как будто кто-то с силой вырвался наружу. Граффити внутри камеры гласит: «Вас будут судить здесь». Я борюсь со слезами, впервые я уверена, что жизнь Элли могла быть тяжелее моей. Уверена, что она чувствовала себя такой же несчастной, какой всегда ощущала себя и я.
Карабкаюсь по скрипучей лестнице, и становится очевидно, что я в административной части здания. Открывая хрупкие стеклянные двери, я не знаю точно, что ищу. Я действую слишком медленно, но это потому что не уверена, что именно здесь была разрушена моя семья. Здесь произошло нечто, об этом узнали мои родители, и все пошло прахом. Я не хочу оставаться в неведении. В этих стенах семена нашей семейной трагедии были посажены, напитаны влагой и дали всходы, а потом моя сестра была исторгнута отсюда, погубленная и уничтоженная. Если бы не это место, мы бы, возможно, жили одной семьей. Я опускаю свитер обратно, вдыхаю затхлый воздух.
Потом толкаю следующую дверь, и на меня накатывает волна надежды. Вне всякого сомнения, это архив, зияющая пещера, заполненная рядами документов на полках, как в библиотеке. Пробегаюсь по первой полке, вытаскиваю грязно-бежевую папку с номером на обложке. И тут мое воодушевление поблекло. На ней нет имени. Я беру вторую, и снова только номер – 0021-94-59. Без имен найти документы на Элли будет невозможно.
Я открываю первую папку, бумага внутри коричневая и пыльная. Шарлотта Грин, диагноз – маниакальная депрессия. «Сейчас это называется биполярное расстройство», – бормочу я. Внутри есть фотография, нечеткая и поблекшая, и безысходность на лице маленькой Шарлотты Грин передается мне. Что за идиотская система? Я ставлю папку обратно на полку и открываю следующую. Здесь к внутренней части обложки прикреплена фотография молодого парня. «Грин, Кристофер, 26, принят в 1959 г., шизофрения». Я вспоминаю имя из предыдущей папки. Я наклоняюсь, хватаю ее на случай, если ошиблась. Но ошибки нет. Я права. Грин, Шарлотта. Грин, Кристофер. По алфавиту.
Я двигаюсь по рядам, вытаскивая папки и проверяя имена. На некоторых папках имена подписаны на корешках, просто они по большей части так стерлись, что прочитать невозможно. Я должна быть где-то близко к фамилии Харринфорд, поэтому продолжаю листать, ожидая когда буква G сменится на букву H
[4]. Но вдруг мне приходит еще одна мысль. Мэтт. Достаю визитку из кармана. Мэтью Гатри. Он сказал, что тоже проходил здесь курс лечения, верно? Возможно, он знал Элли с тех самых пор?
С одной стороны, я не хочу искать папку с его делом – я будто влезаю во что-то совсем личное, на что у меня нет права. Как к нему в ванну, например. Но не могу с собой ничего поделать, и вот я уже держу в руках папку с именем «Мэтью» на корешке. Я открываю ее, и на меня смотрит его детское лицо. Красивые светлые кудри ниспадают на печальные детские глаза.
Я достаю телефон и вижу, что сети до сих пор нет. Подхожу к окну и жду, когда она появится. Когда это происходит, сразу раздается звонок. Это Мэтт.
– Ох, слава Богу, ты ответила, – говорит он, задыхаясь. – Я пытался дозвониться добрых полчаса. Я еду в Хортон. Где ты? Ты с Элли?
– Нет.
Его дыхание выравнивается.
– Когда ты услышала, что в доме кто-то есть… – говорит он, в его голосе слышится облегчение, то, что он себе нафантазировал, не сбылось. – Скажи, где ты. Я приеду и найду тебя.
– Я в «Фэйр Филдс».
– Ох. – Он делает паузу. – Ты поехала туда? Хорошо, жди снаружи. Я встречу тебя на дороге перед оградой. – Слышу, как, разгоняясь, набирает обороты двигатель его машины.
– Поздно. Я уже внутри. – Я смотрю на его лицо в папке и задумываюсь, насколько же хорошо он знает мою сестру. – Я в архиве.
– В архиве? Что-нибудь нашла?
Он замолкает, и я делаю ставку на свое предположение.
– Почему ты не говорил мне, что знал Элли в детстве? – Некоторое время я слушаю его дыхание, слышу движение губ, когда он глотает слюну. Затем звонок обрывается.
Глава 37
Из окна я наблюдаю, как Мэтт проникает на территорию «Фейр Филдс» практически бегом. Я сижу на подоконнике, на коленях у меня его личное дело. Я не двигалась с тех пор, как он повесил трубку, а это было чуть более пятнадцати минут назад. Он, должно быть, выехал из Эдинбурга тогда же, когда я из «Матушки Горы». Когда он приближается к зданию, то пропадает из виду, и всего через минутку он оказывается в архиве. Он, видимо, знает план здания, помнит, куда идти.
– Айрини, – говорит он, врываясь в комнату. У него красные щеки, лоб блестит. Я приподнимаю папку.
– Я не читала, – говорю я, немного чувствуя себя виноватой. Некоторое время он стоит, его взгляд устремлен в пол.
– Позволь мне объяснить. – Он спешит ко мне, и я не останавливаю его, когда он берет мою руку в свои, совсем как тогда, в отеле. Так приятно чувствовать его прикосновение, крепкую руку, успокаивающую своей силой. Его обнадеживает отсутствие у меня сопротивления, и вскоре Мэтт заключает меня в объятия, прижимая к своей груди. Отпустив меня, он говорит: – Слава богу, с тобой все в порядке. Я ушел с работы сразу же, как только ты сказала, что в доме кто-то есть. Если бы с тобой что-то произошло, я бы не смог простить себе этого.
Мэтт находит пару стульев и ставит их рядом с окном. Мы садимся, как будто на ток-шоу «Признание», он, нервничая, разминает руки на уровне колен. Он одет в костюм, сверху легкая непромокаемая куртка. Он выглядит иначе, черты более заостренные без щетины, но на лице отражается беспокойство. Я бы рада была сказать ему, что это неважно, что он не обязан делать этого. В глубине души я хочу дать ему поблажку, остановить его до того, как он начнет. Но другая часть меня требует правды. Пути назад теперь нет.
– Я должен был рассказать тебе раньше. Если ты злишься на меня, то у тебя есть на это полное право. Но я не хотел признаваться, что был здесь. В этом месте, – говорит он, оглядываясь на стены, окружающие нас. – Мне было стыдно.
– Почему? Что, по-твоему, я бы сделала тогда? – Я пытаюсь говорить мягче, ободряюще, но меня не покидает ощущение, что все, что я говорю теперь, звучит, как обвинение.
– Возможно, ты бы чувствовала по отношению ко мне то же, что чувствуешь к Элли. Я этого не хотел. – Не могу с ним поспорить. Я была не очень добра к Элли. – Кроме того, я пытаюсь не вспоминать о том, что происходило здесь. Это было не самое приятное место. – Он стряхивает с себя куртку, расслабляет галстук, как будто бы тот его душит. – Время, проведенное здесь, было нелегким.
– Мне нужно знать, что именно происходило, Мэтт.
Он садится обратно, его руки лежат на коленях.
– Да, я знаю. Я был здесь всего несколько недель после развода родителей. Доктора сказали, что я должен побыть тут, родители им поверили. Они сделали бы все, что угодно, лишь бы загладить вину за то, что разошлись. – Он стирает капли пота со лба. – Видишь ли, я не очень хорошо это принял. Я боготворил отца, думал, что повседневная жизнь без него будет невыносима. Я устраивал истерики в школе, дома. Они привезли меня сюда, чтобы помочь мне справиться с некоторыми вещами. Но это не помогло. Только все усугубило. – Он смотрит в пол, не может выдержать прямой контакт глаз. Я чувствую необходимость сказать что-нибудь, но боюсь, что если сделаю это, то нарушу баланс, и он вдруг поймет, что не обязан давать мне объяснения. Поэтому я жду, и мгновение спустя он продолжает рассказ. – Это освещали в газетах, было расследование. Пациентов приковывали к кроватям, электрошоковая терапия, побои, насилие над девочками, некоторым из них было не больше десяти лет. Да и над мальчиками. Меня пару раз били плетью, они пытались сломать меня, но родители вытащили меня раньше, чем все стало совсем плохо. Другим повезло меньше.
